То, что нельзя забыть - 79

На следующий день поднялся рано и пошел к «мосту поцелуев», который накануне мне показала моя Брунгильда в сумерках, упавших на мрачный Вавилон. В оцепенении неотрывно смотрел на уродливую харю цивилизованного человечества на исходе ХХ столетия. Люди одной крови, повязанные родством, рожденные в одном городе, под дулами автоматчиков с обоих концов моста бросались, рыдая, в объятия друг друга, разделенные волей властвующих нелюдей. Мои оцепеневшие глаза стали глазами Мира, мира, в котором уже прозвучали голоса Овидия, Вергилия, прочитаны письма Плиния, исполнены фрески Джотто, Пьера делла Франчески и Мазаччо, уже была прожита загадочная жизнь Леонардо, написали свои полотна Веласкес и Вермеер, поставлены пьесы Шекспира и Мольера, прочитаны стихи Байрона и Пушкина, прозвучали над миром Моцарт, Бах, Бетховен и Седьмая симфония Шостаковича… Да разве можно пересчитать все величие и гордость Мира. И что же из того? Разве не в этом же мире совершены все немыслимые преступления, и разве не я вижу сейчас своими глазами картину жестокого уродства, которое вершит человек в конце двухтысячелетнего опыта новой эры с ее нравственными учениями буддизма, иудаизма, лицемерного христианства и варварского ислама?

Омраченный этими мыслями и немой праздной риторикой, я вернулся к своему отелю. Майне кляйне Марагарита уже ждала меня. Мы были приглашены Вернером Клемке на обед в мою честь. Моя Хильда была возбуждена тем, что ресторан целиком был зарезервирован Вернером Клемке, где будет присутствовать вся его многочисленная семья. Шли мы, помнится, по широкому проспекту, и, хотя время было полуденное, совершенно безлюдному и оттого неуютному. Моя проводница указала вдали здание ресторана. Когда мы вошли в зал, семейство Вернера Клемке от мала до велика теснилось вокруг щедро сервированного стола. Когда все расселись по местам, официанты внесли два блюда с улитками. Я понял, беда. Шепнул моей Гертруде, что не смогу это есть, она разволновалась и закудахтала, что это будет оскорбительно, что это дорогой деликатес из Франции и так далее. Я оказался в гастрономической западне, делать было нечего. Косо наблюдал, как сидящие за столом захватывали разлапистыми щипцами отполированный корпус улитки и затем двузубой длинной вилочкой извлекали из него козявку. Но в моих щипцах эта самая неторопливая, тихоходная тварь на земле оживала и становилась очень резвой, норовя отправиться в полет в неизвестном направлении, а если закреплялась в щипцах, то почему-то в положении отверстием вниз. Направляя ее пальцем, незаметно, как мне казалось, кое-как я справился с двумя и, выпрямив спину, с достоинством человека насытившегося хорошо знакомым деликатесом, отложил опасную катапульту в сторонку. Я отметил благодарно, что никто не предлагал мне продолжать дегустацию. Откуда мне было знать, что через несколько лет я буду заказывать в парижском бистро эти самые Escargots de Bourgogne.