Еще вчера вслед за написанными страницами я предполагал совершенно другое развитие «сюжета». Беру в кавычки, так как для моей формы изложения, не беллетристической в принципе, сюжет — понятие вполне условное.
Вчера вечером, перед походом в театр, предполагалась другая связь событий повествования. Я спрашиваю себя: это что? Следствие сильного театрального впечатления, требующего записи, чтобы не увяло, или же что-то более глубокое, больше умозрительной схемы. Возможно, эта спонтанная прелюдия не увязывается с тем, о чем вчера вечером хотел бы вести разговор сегодня. Но коль пропелась, то можно допустить, что связь есть. Если не очевидная, то опосредованная.
Мое кресло возвышалось над сценой. Амфитеатр наполнялся публикой и гулом голосов. Сверху было удобно созерцать пустую сцену: едва отличимая от планшета П-образная выгородка и в глубине невнятный, рельефный задник. Я пришел на представление японской труппы «Meguri». И, как всякий раз при встрече с японским миром искусства, меня охватило волнение. Уйдя мыслью в таинственное пространство сцены, я начал растворяться в ее глубине. Гул затих. Взгляд перестал быть привилегией только глаз. Позади сетчатки возник свет, подобный отблеску воды на дне бездонного колодца, где предчувствие уже начинает томиться сладостным обещанием встречи с чем-то необыкновенным. Предчувствие не обмануло.
Отрешенное мечтательное созерцание в какой-то момент, мною не замеченный, перешло в созерцание реального действия на сцене и сразу очаровало. Я забылся. Словно в невесомости, перестал ощущать свое физическое тело. И только ликующая душа повторяла: искусство живо, оно живет и творит свое чудо сейчас, здесь, сию минуту. Врете, подлецы, — покуда жив хоть один художник, искусство торжествует; перед глазами разворачивалась картина сотворения мира средствами чистого искусства. Музыка безмолвия — статичность внутреннего движения. Как в божественной природе до появления в ней человека.
Далее я должен прибегнуть к эпитетам самого высокого достоинства. Магия действа творящих на сцене актеров по красоте, пластике и эстетически-чувственному совершенству ошеломляла. Строгий, в то же время асимметричный в движениях хореографический рисунок, не позволяющий какой бы то ни было суетности, не стеснял свободы актеров: перед тобой воочию рождается некий прообраз, пленяет сознание, растет в нем и, когда уже не вмещается одним мизансценическим жестом, светом, музыкально-звуковым аккордом укрощается. И вот уже набегает, захлестывает и увлекает новая волна. Какое чудесное зрелище! Редкое качество этого творения, состоящего из множества фрагментов, развивающихся в импрессионистической светоживописи, они не дробили, а скорее усиливали грандиозность и эпичность создаваемого на сцене мира. Возможно, это и есть та самая высокая игра света и теней, из которой выстраиваются объемы всего сущего. Невольно задаешься вопросом: возможен ли другой театральный инструмент, который бы с такой силой стимулировал остроту переживаний, избыток чувственных эмоций, гибкость метафорических значений…
В этот вечер я вынес из театра бесценное впечатление, в безусловности которого высветлилась перспектива единственно возможной, на мой взгляд, дороги искусства в будущем — гармонической преемственности опыта предтеч с новыми формами. Путь естественный без насилия и пошлости новомодных несносных завлекалок, лихих коммерческих и «интеллектуальных» спекуляций.
Как это радостно — встретить столь мощное подтверждение вере. Какой поучительный урок.
Усио Амагацу, автор феноменальной бессловесной мистерии, уверил меня в том, о чем я догадывался: большой художник свободен от времени и пространства, в котором живет и работает. У искусства нет «запятых», равно как и понятия прогресса. Только постоянное движение в пустоте, которую, к слову сказать, необходимо учиться сосредоточенно созерцать, сделать своей духовной доверительной собеседницей. Загадочная — она полна сокровенных возможностей, в ее тишине прячется многое. Для умеющего созерцать, обладающего интуицией, воображением, слухом в этой пустоте расцветают чудесные оазисы, духовным воздухом одного из которых я дышал в этот вечер в театре Сары Бернар в Париже.
Свет погас. Сцена и зал погрузились в темноту, на границе которой с невидящим зрачком глаза еще продолжал витать образ искусства, возвышенного, надземного, словно духом жизни сотворенного.
Перифраз из Лао-Цзы: театр строится из стен, колосников с открытой сценой, смотрящей в зал. Именно ее пустота составляет суть театра.
Свободное копирование
