Вот один конец озерка выкошен. Вся поверхность воды взбугрилась от всплывших водорослей.
— Ребята, таскать!
И выделенные мне в помощь лучшие пловцы и нырки бросаются в озеро и начинают вытаскивать траву на берег. Оставь ее — бредень скатается, и никаких карасей не поймаешь.
В первых же охапках вытащенной на сушу травы обнаруживается масса живности. Вся трава шевелится. Тут и жуки-плавунцы в своих толстых панцирях, и тритоны, и огромные жирные пиявки.
Но ни одного малька, ни одной рыбки… Наверное, рыба в глубине. Прячется от косы, как от щуки.
Когда моя косьба подошла к концу, а ребята не растащили и десятой доли скошенных водорослей, не вытерпели мои пионеры, и все, сколько их было, умеющие плавать и неумеющие — влезли в воду.
Шум, крик, плеск, визг. К кому присосалась пиявка, кто наткнулся на телорез, кого ужалил кусачий жучок-толкунец…
Трава почти вся вытащена, озеро взбаламучено, теперь-то уж карасям некуда деться.
Теперь уж без усмешки, торжественно развертывает свой старинный бредешок Иван Данилыч и сам лезет взаброд, в холщовом белье и в лаптишках, чтоб не повредить ноги.
— Рыбку есть хотца, да лезть за ней не хотца, — приговаривает он, жмурясь и поеживаясь.
Медленно тянем бредешок под взглядами всех болельщиков. Ни всплесков в нем, ни движения. С трудом вытаскиваем полный зарослей — и ничего, кроме тех же плавунцов да пиявок…
Второй заброд. Третий. Пусто!
— Взбаламутить, взбаламутить надо. Тогда пойдет…
Он в тину воткнулся, — говорит смущенный Данилыч.
Ребята бросились в озеро и давай ногами поднимать донный ил.
Взмутили, чуть не все водоросли вытянули бредешком, а рыбы нет как нет.
Настоящий рыбак закален в неудачах. И я не унываю.
Я замечаю, что мы никак не можем обловить небольшой кусочек озера глубокую ямку в самой середке. По краям ее ходим, а протянуть по ней бредень не можем. Не хватает нам роста: глубоко.
Что делать?
— На бечевках протянем! Сейчас! — горячится вошедший в азарт Данилыч. Такому труду да пропадать… Травы вытащили цельный стог — и зря? Нет, этому не бывать!
Мы вас достанем! — грозится он неведомым, коварным карасям, спрятавшимся в глубине.
При этом дед сердито разувается, разматывая длинные оборки от лаптей.
Из оборок делаем мы к бредню «вожжи». Два камня, с трудом найденные на берегу, привязываем к нижним концам «кляч» — палок, на которые посажен бредень.
Заводим центр бредня прямо против омутка и тянем за веревки все это сооружение поперек озера.
Тянем осторожно, оборки тонки. Бредень идет-бредет потихоньку. Палки погружаются совсем под тяжестью камней. Ого, глубок омуток. Только бы пройти его… Наверное, все они сидят там — те, которые по вечерам купались.
Вот прошли омуток. Скорей подхватывать вынырнувшие из него палки. Скорей тащить к берегу.
Помощники хватают низ бредня. Осторожней — не порвите!
Вот они! Блестят, бьются, трепещут! Широкие, золотые!
— Караси! Карасищи! Ох, какие!
Четыре квадратных, толстых, толстогубых красавца.
Два в дрожащих руках деда. Два в моих руках. Высоко — над всеми головами. С золотой крупной чешуей и красными плавниками.
— Ой, не упустите, дедушка! Ой, вожатый!
Нас тащат прочь от берега, мокрых, грязных и счастливых.
— Там еще… там их много… Мы еще заденем! — суетится дед, заводя еще раз бредень на самый центр омутка. Лопаются размокшие бечевки. Дед лезет в глубину.
Тащит бредень на плаву, то погружаясь, то выныривая, опираясь на палку, чтобы достала концом дна и взмутила омут.
Волосы у него растрепались, залепили глаза. Ну, водяной, да и только. То унырнет, то покажется…
Свободное копирование
