1941_12_1

Сегодня произошло еще одно из наших многочисленных чудес, которые с нами теперь непрерывно происходят. Но это самое значительное. Я решила продать свое обручальное кольцо, которое ни за что не хотела продавать, потому что верю, что это плохая примета. Но на лице у Коли стали появляться еще более плохие приметы. На днях призвала к нему врача Падеревскую. Она оказала, что ему необходимы уколы камфары. В больнице камфары нет, а у нее есть «своя». За 14 ампул камфары она взяла с меня мой китайский сервиз, который мне подарил в свое время О. Еще в 29 г. он стоил 600 рублей. Делаю Коле уколы камфары и ругаю себя последними словами. Лучше бы за этот сервиз получила бы я хоть какой-нибудь еды ему. Хоть бы на один раз. Но дело в том, что наши знакомства с немцами — только среди солдат, а солдатам китайские сервизы ни к чему. И вот пошла я продавать свое кольцо к одному немецкому повару. Этот негодяй предложил мне за кольцо в 15 грамм червонного золота один хлеб и полпачки табаку. Я отказалась. Лучше помереть с голоду, чем потакать такому мародерству. Иду по улице и плачу. Ну, просто, уже никакого терпения не стало. Не могу я себе представить, что Коля так и помрет от какой-то дурацкой войны и оккупации. Разве затем мы так пуритански берегли свою непродажность нашей проклятой власти, чтобы вот так тут и сдохнуть из-за нее. Не затем же мы, живя без квартиры в Москве и ночуя на улицах и скверах, отказались от блестящего места в Дерулюфте с квартирой, ванной, закрытым распределителем и прочими благами. Не затем же мы радуемся тому, что мы не в Москве в тылу, а вот здесь, на фронте. Иду и ссорюсь с Богом, и Он меня услышал. Попался мне на улице тот самый Мануйлов и посоветовал сходить в комендатуру к повару, который только что прибыл на фронт и еще не разжирел на наших слезах и крови. Но пошла я не вчера, потому что было уже поздно, а сегодня утром. Всю дорогу молила Бога, чтобы сегодня не было вчерашнего разочарования. Самое страшное приходить домой ни с чем. Эти блестящие от голода глаза и в них немой вопрос. Лучше самой помереть. И произошло настоящее чудо. Повар взял мое кольцо, а меня ухватит за руку и запихал в какой-то чулан. Сижу в чулане и трясусь. А что, как он покличет патруль и меня тут же на месте и прикончат за попытку «подкупить» немецкого солдата? Так ясно я себе представила, как наши сидят и ждут меня, не смея даже сказать, куда я пошла, и как через несколько дней придет полицай и скажет, что я расстреляна «за попытку разложения немецкой армии». Наконец повар пришел и повел меня в кладовую с едой. У меня сразу же закружилась голова от запаха колбасы. Повар, ухватил мой рюкзак и стал сыпать в него муку безо всякой мерки. Скреб совком по дну бочки и ругался, что муки мало. Насыпал примерно треть рюкзака. Потом спросил, хочу ли я сахару. Сахару !! Пихнул пакет сахару в 2 кг. Я осмелела и шепотком попросила хлеба. «Тюрлих» — пробормотал повар и положил три хлеба. (Хлеб сейчас у нас главная ценность, потому что его можно есть сразу же и он дает ощущение немедленной сытости). Увидал огромный кусок мяса, отрубил чуть ли не половину и тоже запихал в рюкзак. Я боялась перевести дыхание, чтобы он не опомнился и сказка бы не прекратилась. Грубо обругав меня, что у меня нет никаких мешочков с собой, он разыскал какой-то пакет и насыпал в него крупы. Сунул два пакета маргарина и пакет «кунстхонига». Вдруг в коридоре послышалась какая-то суета. Повар ухватил меня, согнул пополам, как мешок, и сунул в темный угол за бочку. Что-то прошипел и исчез. Сижу за бочкой и поминаю царя Давида и всю кротость его. И вдруг вижу на полу кусочек жиру, отскочивший от мяса. Подобрала я этот кусочек, сунула в рот и забыла все на свете. Нет в мире ничего лучше сырого коровьего мороженого жиру!! И мне стало всё всё равно. Только очень жалко было, что кусочек такой маленький. Потом вернулся повар, и я, уже совершенно обнаглевшая, попросила у него табаку. Он рыкнул что-то и сунул две пачки табаку и три пачки папирос.

Рюкзак у меня был очень вместительный, и я никогда не могла его нести, когда он был полон даже бельем и платьем в экскурсиях. А тут повар носился по кладовке и пихал в него всё, что попадется: банку мясных консервов, зубную пасту, леденцы и даже две коробки спичек. Но самое замечательное это то, что он сунул мне кусок русского стирального мыла. Этого сокровища не имеют даже многие немецкие офицеры. Наконец, уже в рюкзак ничего не лезло. Повар затянул его с трудом и стал надевать на меня. Но как только рюкзак повиснет на мне, я падаю с ног. Буквально. Вот тут-то я перепуталась. Выложить из мешка хоть что-нибудь я никак не смогла бы. А нести, как я ни напрягаю силы, — я тоже не могу. Мой повар дал мне солидного толчка, шикнул на меня и куда-то унесся с рюкзаком. В этот момент я вполне поняла психологию самоубийц. Если бы он не отдал мне моего мешка, я наверняка покончила бы с собой. Но повар (впрочем, я уверена, что это был не повар, а Ангел, заменивший повара. Настоящий повар, вероятно где-нибудь спал это время) примчался в кладовую и выволок меня за руку во двор. И должна сказать, что все свои физические воздействия на меня он производил далеко не деликатно, а по-серьезному. Во дворе я увидела сооружение из фанеры, с загнутым передним краем, в виде салазок. К передку была привязана веревка. Повар положил рюкзак на сооружение, накрыл его каким-то тряпьем, для камуфляжа засунул несколько старых палок. Похоже, что дрова. Выволок эти сани за ворота, надел мне веревку на шею, на глазах у часового дал опять хорошего тычка, сказал что-то часовому, от чего тот заржал, и исчез. Я напрягла все свои силенки, чтобы поскорее завернуть за угол от комендатуры.

Везла я свои санки почти на четвереньках и до смерти боялась, что какой-нибудь немецкий патруль, или, еще хуже, русский «полицай» остановит меня и заглянет в рюкзак. За то, что я, цивильная, имела в рюкзаке эти сокровища, я подлежала, по законам военного времени, пристрелу на месте. Без всякого суда и разговоров. Но я довезла всё до дому беспрепятственно. Во дворе я все бросила и послала свою инвалидную команду втащить все эти сокровища в дом. А сама, как была в пальто и валенках, упала на кровать и не могла пошевелить пальцем. Когда М.Ф. и Коля увидели, что я привезла, они тоже почувствовали себя в сказке. М.Ф., вытаскивая каждое новое сокровище, спрашивала меня: «Лидочка, ты никого не убила и не ограбила?» И вот, я пишу всё это, поев бульона, мяса и хлеба и курю настоящий табак. И еще будем пить чай с сахаром. М.Ф. уже начала свою волынку, что надо всё это экономить. А я требую, чтобы мы наелись досыта. Если в мешке дырку не зашивать, то в нем ничего не удержится. А наши мешки имеют уж очень большие дырки. И удастся ли их починить поваровыми благами? И не всегда будут подворачиваться такие повара. Я верю, что Бог услышит наши молитвы за повара и всех его близких и сохранит их на всех путях их. Да и еще ко всем благополучиям: мы помылись настоящим пенистым мылом и увидели, что еще не такие старые, как нам казалось.