На том же заседании у Берии, на котором произошел описанный инцидент, решался вопрос о направлении на объект "для усиления" академика М. А. Лаврентьева и члена-корреспондента А. А. Ильюшина. Когда была названа фамилия Ильюшина, Берия удовлетворенно кивнул - очевидно, она уже была ему известна. Как потом мне сказал К. И. Щелкин (заместитель Харитона, опытный в организационных делах человек), Лаврентьев и Ильюшин были направлены на объект в качестве "резервного руководства" - в случае неудачи испытания они должны были сменить нас немедленно, а в случае удачи - немного погодя и не всех... Лаврентьев старался держаться в тени и вскоре уехал. Что же касается Ильюшина, то он вел себя иначе. Он вызвал нескольких своих сотрудников (в отличие от сотрудников объекта - с докторскими степенями, это подчеркивалось) и организовал нечто вроде "бюро опасностей". На каждом заседании Ильюшин выступал с сообщением, из которого следовало, что обнаружена еще одна неувязка, допущенная руководством объекта, которая неизбежно приведет к провалу. Ильюшину нельзя было отказать в остроумии и квалификации, и все же, как правило, он делал из мухи слона (но в случае неудачи испытания укус каждой из этих мух был бы смертелен - он мог бы сослаться на то, что "предупреждал"). На одном заседании Ученого Совета, возмущенный его демагогией, я сказал, невольно несколько по-хамски:
- Ильюшин доказывает нам нечто. Но если подойти с умом, то все будет иначе.
Потом Зельдович любил говорить:
- Будем действовать по принципу Сахарова, т. е. с умом...
Ильюшин жил совсем один в предоставленном ему коттедже с огромной собакой. По вечерам он гулял с ней по безлюдным улицам нашего городка.
После снятия Берии звезда Ильюшина закатилась. Щелкин (и Харитон?) не простили ему пережитого за последний год. Он даже не был допущен к поездке на испытания, что для человека его ранга было большой дискриминацией.
Свободное копирование
