Из дневников - 42

<13 апреля 1866 г.>[1]

Записываю эти строки в тяжелое для нашего брата литератора время. Весь Петербург только и занят тем, что покушением на жизнь государя. Самое главное -- не знают, кто злодей. "Московские Ведомости" говорят -- он поляк. "Петербургский Листок" -- нигилист, а он врет. Вот поэтому-то, говорят, и хватают всяких подозрительных людей. А от этих слухов наша-то братья и трусит. Положим, я ни с кем незнаком из литераторов и имею о них два понятия: одни -- пьяницы, а другие -- баре. Пьяницы болтают все, что придет им в голову, а баре помалчивают. Но какие отношения бар к пьяницам -- я не знаю. Наплевать! Знакомых у меня очень мало, потому что я не люблю заводить знакомства: сам ходишь, к себе води. Ну их к <...> Однако, хотя я и против всего того, что эти какие-то господа замышляют по глупости своей, все-таки беспокоюсь: вдруг ночью придут, разбудят мою дочь. Они конечно не знают, или им дела нет до того, что дочь от испуга может на всю жизнь оглупеть, кормилица молоко потерять. Положим, должно подозрительных людей обыскивать, но я-то чувствую, знаю, что я тут ровно не при чем, и мне обидно за дочь. Все эти мысли лезут в голову потому, что будто Курочкина и Минаева обыскивали, а может и других. Уж хоть бы скорее обыскали.

В "Будильнике" что-то долго не печатают ничего моего. После завтра надо итти к Степанову. Пойду и к Некрасову с 3-й частью романа. Не хочется, а надо узнать, будут или нет печатать в апреле 2-ю часть. Если не будут, не знаю, что и делать.

-- Время теперь такое... Опасно,-- скажет Некрасов.

Да мне-то что за дело! Всякий видит, что тут рабочие притесняются начальством. Неужели правительство так глупо, что оно в этом романе видит что-то другое? Я бы ему посоветовал самому потолковать с мастеровым или урочнорабочим. Но я знаю, что тут кроется со стороны Некрасова что-то. Будь я богатый человек, не то бы было, а то я должен теперь ему 70 руб., и он как будто считает меня за какую-то пройдоху. Обидно.

Да, много есть страданий у человека. В страдании Сысойки и Пилы ("Подлиповцы") я страдал; теперь я страдаю в Корчагине. Но все эти лица живые. Подите вы на Каму, в Пермь теперь, подите в любой горный завод -- стонет бедный народ и стонет от начальников: прикащиков, мастеров, штейгеров. То же и здесь с фабричными и другими рабочими.

13 апреля