10.20 Ночь между вагонами

Мы подъезжали к Игналине. Я стоял в тамбуре вагона и выглядывал из-за плеча проводницы, выискивая Любу. Я увидел ее с огромным букетом цветов в одной руке, из-за которого ее почти не было видно и мешком яблок – в другой. Рядом с ней был нахимовец.
– Наверное, это он принес ей цветы, – подумал я, но я был рад тому, что ее проводили и посадили на поезд. Меня ни она, ни нахимовец, ни Петька Сороконожка, стоявший на своем обычном месте около деревянного здания станции не увидели, потому что посадка в наш вагон была сродни штурму, и мне пришлось уйти вглубь вагона.

Вагон, куда села Люба, был далеко не рядом с моим, но через пять минут я уже был рядом с ней. Она обрадовалась мне. Я пристроил ее вещи под нижнюю полку, и мы пошли разговаривать.

Поезд был битком забит людьми. Вагоны, в которых мы ехали, назывались комбинированными. С одной стороны в купе, которое было открытым ехало 4 человека. Сейчас двое сидели внизу, а двое лежало на полках – средней и верхней. С другой стороны народу было еще больше: на нижних полках сидели по три человека и четверо лежали на полках. Еще 10 человек. А всего в каждом купе было 14 человек и таких купе было тоже 14. Люди стояли, сидели, лежали, и поговорить нам было негде, а так хотелось.

Мы вышли в тамбур, но и там стояли люди и курили. Тогда мы открыли вагонную дверь и вышли на переход между вагонами. Буфера были закрыты стальными листами, которые то наезжали при движении друг на друга, то чуть расходились. Было очень шумно. Но зато рядом с нами никто не стоял.

Ночь была теплая, мы говорили-говорили и не могли наговориться. Любочка рассказывала о себе, и я тоже. Изредка мы сторонились, пропуская людей, переходивших из вагона в вагон, и снова начинали говорить.

Между нами возникла какая-то внутренняя связь. Мы должны были рассказать все о себе. И мы рассказывали, вспоминая мельчайшие подробности своей жизни. Жизни в Ленинграде до войны, жизни во время эвакуации в военные годы, учебу в школе, поступлении в институт, жизни в Ленинграде. К утру у меня было чувство, что мы, наконец, рассказали друг другу о себе все.

Было шумно, и приходилось напрягать голос, я осип, но не обращал на это внимания. Но мы были уже на ты, и я звал ее не иначе, как Любочкой.