1853 - 80

Среда, 25 нояб.

Во вторник, Екатеринин день, получил любезное приглашение Катерины Петровны к обеду. Поутру принялся за работу, и написал с лист о последних годах Шеридана[1]. Еще листов 5, и весь этюд окончится, бог с ним! Дрожки мои сломаны, оттого я поехал в безобразной коляске. Заезжал к Киршону, но, увы! неисправный англичанин еще не получил Краббовых сочинений. Оттуда к брату, видел Олиньку, Маша и Саша малы и милы, как всегда. Теперь они в лучшем возрасте -- совершенный овес! У Николая Алексеевича нашел небольшое собрание, одна дама величавой бельфамности[2], в куафюрке[3] с цветами, несколько молодых людей: Шидловский, Фридрихе и еще один Давыдов, недавно из Франции приезжий, великий ненавистник Луи Наполеона и прочая. Были Корсаковы со своей малюткой, которая не столько мила, сколько забавна и добра. Никогда не капризничает, не плачет и все старается говорить. Петр Николаевич болен, сидит в натопленной комнате и скучает. У него лихорадка, я так боюсь лихорадок со времени болезни брата Андрея! Но опасаться еще рано, и по всей вероятности тут нет ничего худого. Бедный дедушка Анненков лишился сестры и все плачет, его не было на обеде. Вообще, в их семействе немало горя: сумасшедший Денисьев проматывает состояние, строит дом, palazzo {дворец (итал.).}, откладывая на него по 50 т р. с в год, и уже продал тысячу душ, которые должны бы перейти в род Стремоуховых. После обеда и беседы, я сказал человеку: "Вели выезжать коляске", а он принял вместо "выезжать" -- уезжать, и таким образом, состроив каламбур, принудил меня протрястись до дому на гитаре или пиле, как гитары иногда именуются.

Оттуда проехал я к Вревской, которая с утра звала меня встретить у нее m-me Бландову (и, вероятно, Mathilde), но ни той, ни другой не оказалось. Побеседовав и поигравши с Машей, я без ужина ушел домой и остаток вечера читал американский журнал актрисы Фанни Кембль (г-жи Ботлер)[4]. Эта женщина, ее слог, ее причуды мне нравятся, я воображаю актрису-поэтиссу милой, стройной персоной, с отличными глазами и маленькими ножками. Если я ошибаюсь, она виновата сама, ибо говорит о себе вроде Джульеты: I looked very nice {Я очень мила (англ.).}.

Сегодни поутру приехала О. И. Кильдюшевская и подарила мне прелестный коврик, вышитый и обделанный бархатом. Это очень приятно, хотя я и не знаю, чем могу воздать за это внимание.