Несколько слов о ностальгии - 1

"Еврейский дух слезой посолен,  

душа — хронически болит;  

еврей, который всем доволен –

покойник или инвалид". 

Игорь Губерман

Я раньше не сомневался, что этой болезнью, ностальгией, страдают только русские. Выяснилось, что здесь, в иммиграции, евреи по ностальгии побили все рекорды. Страдают тупо и раздражают всех окружающих. Помню, еще в Италии, где мы проходили иммиграцию, в Остии около почты стояла группа иммигрантов и обсуждала меру страдания, которую они готовы вытерпеть, чтобы вернуться обратно в Союз: босиком по стеклам, в тюрьму, 10 лет готов отсидеть, но зато на родине...

И это не прошло и месяца, как они уехали. Кто же вас гнал?! Вы же все эти желания могли удовлетворить дома в спокойной обстановке. Встал с утра, походил немножко по стеклам, потом сел в автобус, поехал в одесский аэропорт. Там постоял, сошел с ума от счастья, тебя привезли в больницу, 15 кубиков аминазина в задницу, немного оклемался — опять по стеклам. Ну, а уж насчет тюрьмы — это желание удовлетворялось с гарантией. "Ничто Родину заменить не может. Наш дом там", — бубнят они с угрюмым трагизмом.

Вообще-то Родина — это место, где ты родился. Моя жена Галя страшно тоскует или делает вид, что тоскует, по родине. Галя украинка, родилась и выросла на Украине, там стала балериной, танцевала в киевском театре и т.д., но тоскует она не по родной хате и не по Украине милой, а по Москве. В отличие от Гали, ее мама еще в Москве действительно скучала по родине: "Хата... во дворе шелковица... коза белая... безрогая... Машенька", — мечтательно говорила она, любовно поглаживая бюстик Тараса Григорьевича Шевченко. И я купил ей хату в Лисовичах. Во дворе шелковица. Нашел козу — белую безрогую. И надо же случиться — Машенькой звали. Выдержала Мария Ивановна там ровно год. В один прекрасный день она появилась на пороге нашей московской квартиры налегке, бросив хату и, надо думать, от отвращения оставив там все вещи.

— Мария Ивановна, а как же хата?

— Шоб вона сказилася, — по привычке еще на украинском ответила теща.

Впоследствии я заговаривал:

— Мария Ивановна, тут в Тараще продается хата... Во дворе шелковица...

- Ой, Борис, — вздрагивала теща, и в глазах у нее светился певучий украинский мат.

Я знаю актрису, которая родилась в Союзе в тюрьме. По определению тюрьма, вернее лагерь, в котором она родилась — это ее родина. Сейчас она в эмиграции и, надо сказать, по родине не скучает, встретил одного уголовника, который в Союзе в тюрьме резал себе вены. Я готов все отдать, только бы вернуться, — говорит он.

- А что, в Америке тюрьмы хуже?

-— Причем тут тюрьмы?

— А при том, что, вернувшись, ты не будешь работать программистом, а будешь воровать. А там — это вам не здесь в Америке. Там официально работают 9 миллионов сотрудников милиции и ОБХСС, плюс все население стучит друг на друга. Не зря Павлика Морозова сделали героем. Так что едешь ты, считай, прямо в тюрьму. Чего же ты себе вены резал, если тебе там так хорошо?