Наступил день давно нами задуманного бегства в Финляндию – 16-ое марта 1920 года. Стояла чудная погода: яркое солнце заливало занесенные снегом петербургские улицы, начинало таять и ручейки резво бежали вдоль тротуаров, а с крыш срывались ледяные сосульки.
Мы встали как всегда в семь часов утра, но выпив наш кофе из жареного овса с черным хлебом и съев пшенной каши, мы не пошли на работу, а собрав в мешки носильное белье, некоторые туалетные принадлежности и запасную обувь, стали ждать прихода нашей проводницы. Она должна была нас доставить в пограничную деревню и сдать на руки финским контрабандистам для переправки в Финляндию.
Чтобы убить томительные часы ожидания, я переходила из комнаты в комнату дедушкиного особняка. Я заглянула в столовую с ее резной дубовой мебелью, задержалась в дедушкином кабинете, задняя часть которого была заставлена полками с книгами многочисленной драгоценной библиотеки. После нашего бегства, дедушка, как мы стороной узнали, подарил ее Петербургскому Университету, чтобы дивные книги не разошлись на свертыванье цигарок во время очередных обысков.
Выйдя на застекленную веранду, которая тянулась вдоль всего фасада, обращенного на двор, я полюбовалась заснеженным садом с большой восьмиугольной беседкой посередине: ее так любила покойная бабушка и проводила в ней теплые весенние дни за чтением или вязанием до переезда на дачу. В те минуты я как-то не думала, что все эти комнаты и знакомый двор с развесистой липой я вижу в последний раз.
Все же сердце защемило, когда около полудня мы, уже одетые в шубы и с мешками за спиной, пришли прощаться с дедушкой. Он, по своему обыкновению, стоял в бархатном лиловом халате за конторкой в гостиной и писал очередной перевод произведений какого-то турецкого поэта. Красивый старик с седыми кудрями, очень сдержанный по натуре, дедушка был, видимо, взволнован и даже слезы блеснули в его глазах, когда он по очереди обнял и крепко поцеловал мою мать, меня и дядю.
Простившись с дедушкой, мы спустились в кухню, где нас поджидала наша проводница, хорошенькая белокурая финка. Марину, дедушкину кухарку, ставшую «председательницей домового комитета» мы из предосторожности услали за покупками: в те дни трудно было на кого-нибудь положиться.
Хотя наш поезд отходил около четырех часов дня, мы выбрались из дома часа за три до его отхода, так как всю дорогу с Петербургской стороны на Выборгскую, на Финляндский вокзал, надо было пройти пешком и зайти еще за одной дамой, которая собиралась бежать вместе с нами.
Но когда мы постучали в ее кухонную дверь и она нам открыла, мы ужаснулись ее виду: на ней лица не было и глаза ее блуждали. «Идите без меня», сказала она всхлипывая. «У меня нет сил бежать с вами, мне страшно...» Она не договорила, но мы поняли, что она думала об участившихся за последние недели расстрелах лиц, захваченных при переходе финляндской границы.
Мы не стали ее уговаривать и, молча простившись, продолжали наш путь к вокзалу.
Свободное копирование
