Автобиография советского человека (13)
Моя новая война. Март 1951 – сентябрь 1951
К тому времени американцы оборудовали целый ряд аэродромов, как на территории Южной, так и на занятой ими части Северной Кореи. Это давало им возможность концентрировать на театре военных действий большое число самолетов. Советские летчики располагали лишь одним небольшим аэродромом в Аньдуне, что ограничивало число истребителей, способных противостоять американской авиации. Остальные полки корпуса Кожедуба стояли по другим китайским аэродромам, с которых в Корее они действовать не могли из-за расстояния. Наши инженеры должны были изучить возможности постройки дополнительных металлических взлетно-посадочных полос на минимальном расстоянии от границы КНДР или на ее территории и руководить строительством, чтобы получить возможность перебросить в район Аньдуня дополнительные самолеты и как-то уравновесить силы.
Попытки построить аэродромы в районе корейского пограничного города Сыныйджу успехом не увенчались из-за активного противодействия американской авиации. Пришлось строить за китайской границей. Это были временные неширокие взлетно-посадочные полосы, смонтированные из металлических плит. На мой взгляд, взлетать и садиться на них было не легче, чем на палубы авианосцев и требовало не только немалого искусства¸ но и просто немалой смелости. Во время строительства одной из полос оказалось, что необходимой длине ее мешал довольно солидный холм. Ответственные за строительство китайцы отказались менять направление строительства. Вместо этого, пригнали несколько тысяч рабочих, вооруженных лопатами и коромыслами, на которых висели по две большие плетеные корзины. Как муравьи, облепив этот холм, китайцы бегом растащили его в своих корзинах и рассыпали по окрестностям, чуть ли не за полдня.
А главную мою задачу придумал некий паркетный генерал, из числа тех, которые всегда готовятся к прошлой войне. Его «гениальная» задумка заключалась в том, чтобы посадить переводчика на командном пункте управления воздушным боем и по рации перехватывать переговоры американских летчиков с их командным пунктом и между собой, переводить их руководителю полетов и самим летчикам – участникам боя. К чести командования аньдуньского полка оно еще до моего приезда оценило весь идиотизм этого предложения. Пока переводчик разберет какофонию специфической переклички участников воздушного боя и сделает перевод, при скоростях реактивных самолетов, его информация не только сразу же становилась бессмысленной, но и вводила бы летчиков в заблуждение, поскольку боевая ситуация к тому времени уже в корне менялась.
Так что ни о каком моем присутствии на командном пункте не было и речи. Однако, обратно меня не отправили. Потому ли, чтобы не терять, раз уж прибывшую, «боевую единицу», или чтобы не выставлять дураками, отправивших меня в Аньдунь мудрецов. И меня назначили помощником начальника тыла – полковника Бахтина, который отвечал за снабжения боевых частей корпуса горючим, боеприпасами, запчастями и прочими материальными благами.
Жить инженеров – аэродромщиков и меня поместили в нескольких километрах от аэродрома, на заброшенном медном руднике, в кирпичном бараке, крытом черепицей, где раньше, очевидно, содержали рабочих. В других таких же бараках находились подразделения аэродромного обслуживания. В нашем бараке кроме железных коек, тумбочек, колченогого стола и жестяного умывальника больше ничего не было. Ножки коек стояли не прямо на земляном полу барака, а в больших железных консервных банках, наполненных водой. Как нам разъяснили – для того, чтобы «никакие гады» не лезли по ножкам в постели.
В первую ночь мы, во всяком случае, я, почти не спали. Во-первых, на потолке, который состоял из деревянных реек, на которых лежали старые газеты, склеенные мучным клейстером, жили мыши, с удовольствием поедавшие клейстер. Прогрызая дырку в склейке, они звонко шлепались на пол и частенько прямо на кровать и в ужасе убегали.
Во-вторых, над нами всю ночь нудно гудел какой-то самолет. Как нам сказали потом, это был американский легкий бомбардировщик Б-26. Он летал каждую ночь с наступления темноты до рассвета. Перед рассветом, когда могли подняться наши истребители, он удалялись восвояси. Если американцы рассчитывали таким образом воздействовать на нервы противника, то они явно просчитались. Через несколько ночей, привыкнув, я, как и все остальные, засыпал, уже даже не замечая гудения. Мышей, через некоторое время изгнала химзащита.
По большей части мои задания заключались в сопровождении автоколонн развозивших грузы по авиагарнизонам. Это позволило мне немного познакомиться с китайской глубинкой. Одна такая поездка запомнилась особо. После нескольких часов пути мы остановились перекусить. Шоферы, кто в кабинах, кто, расстелив брезент на обочине, разложили сухие пайки. Неподалеку собралась стайка китайских ребятишек. Он стояли молча. Ничего не просили. Но, под голодными взглядами этих маленьких скелетиков кусок становился поперек горла. Не сговариваясь, все как один, мы отдали свои пайки китайчатам. Больше «пикников на обочине» мы не устраивали.
Однажды полковник озадачил меня срочным поручением: «Слушай, лейтенант, ты ведь иностранные языки знаешь. Так вот, давай поезжай к китайцам. Они загнали эшелон с керосином не в ту степь. Передай им, чтобы перебазировали куда надо». И он вручил мне карту, на которой был указан пункт, куда китайцы «загнали» эшелон, и пункт, куда его надо было перегнать.
«Так я же английский, а не китайский знаю…», - пытался возразить я. «А я вообще никакого не знаю, - резонно заметил мой начальник, - так что давай исполняй».
На станции, где застрял злополучный эшелон, меня радостно приветствовали отданием чести китайские офицеры, что в те времена в китайской армии не практиковалось. Видимо, из-за моей кожанки они приняли меня за летчика, которых китайцы безмерно уважали. Было немного неудобно, но приятно.
Зайдя с ними в помещение станции, я разложил на столе карту, взял клочок бумаги и нарисовал нечто похожее на топливную цистерну на колесах. Положил ее на карту к названию населенного пункта, у которого находилась станция и ткнул пальцем. «Плохо», - сказал я. К тому времени я уже овладел полутора десятком китайских слов, главными из которых - их знали все без исключения - были слова «чифан» - обед и «кайхуй» - партсобрание. Китайцы помрачнели. Тогда я перенес свою цистерну к названию станции, куда следовало перегнать эшелон, ткнул в него пальцем и сказал «хорошо». Китайцы заулыбались и выбежали из помещения. Подождав, пока эшелон, дав гудок, тронулся с места, с чувством выполненного долга, я вернулся в Аньдунь. После прибытия эшелона в нужное место за мной навсегда закрепилась непререкаемая репутация знатока иностранных языков.
Вечерами, по окончанию рабочего дня, мои соседи по бараку, занавесив подслеповатые оконца для светомаскировки, садились за преферанс. Я играть не умел, но меня тоже сажали в качестве «болванчика» для комплекта, наскоро обучив основам игры. Картежником я оказался совершенно бездарным и постоянно проигрывал. Денег за проигрыши с меня не брали. Вместо этого я должен был бегать в шинок, который неподалеку содержал китаец «Миша». Когда выключались, часов в одиннадцать – двенадцать, генераторы, подававшие свет в барак, - ложились спать.
В «барачной» жизни было одно большое неудобство – негде было помыться кроме рукомойника. Как явствует из самого названия, при нем можно было лишь вымыть руки и умыться. В баню надо было ходить за несколько километров в район аэродрома. Это было уже в зоне действия американской авиации. Правда, за все время банных походов я лишь однажды попал под авианалет.
Вообще, по моим наблюдениям, воздушная война в корейскую кампанию носила несколько своеобразный характер. Ожесточенные воздушные бои происходили только в небе Северной Кореи. В них действительно сбивались самолеты и гибли наши и американские летчики. Нашим летчикам запрещалось перелетать линию фронта и атаковать там американские самолеты, аэродромы и войска. Это было понятно: советское правительство отрицало наше участие в корейской войне. В СССР все связанное с этой операцией было покрыто плотной завесой секретности. Даже после окончания войны в анкетах и биографиях участников предписывалось указывать, что это время ты находился в «правительственной командировке» без указания места и цели.
Несмотря на то, что для остального мира участие советских ВВС в корейской войне было «секретом Полишинеля», предъявить какие-либо вещественные доказательства американцы не могли. Чтобы избежать появления у противника таких доказательств в виде, например, взятого в плен катапультировавшегося, из сбитого над его территорией самолета, советского летчика и были введены такие ограничения. С этими ограничениями связан один известный мне трагический случай: из опасения попасть в плен, спускавшийся на парашюте наш сбитый летчик ошибочно принял за американцев, бегущих к месту своего приземления, китайских солдат и еще в воздухе застрелился.
Со своей стороны, американские самолеты, во всяком случае, в период моего пребывания, также вели ограниченную воздушную войну. Имея огромное численное превосходство в количестве самолетов, а также немало мощных бомбардировщиков В-29 они могли массированным ударом уничтожить аньдуньский аэродром и базировавшиеся на нем наши самолеты. Однако совершали на Аньдунь лишь периодические небольшие беспокоящие налеты. На «наш» рудник, где базировались подразделения тылового обеспечения, налетов вообще не было. То ли их командование боялось больших потерь от нашей противовоздушной обороны, то ли были какие-то неведомые непосвященным «высшие» политические или военные соображения. Среди нас бытовало мнение, что они боялись спровоцировать более серьезное советское участие в войне, а бомбежками китайской территории - официальное вступление в войну Китая.
Эту гипотезу неожиданно подтвердила уже в июле 2016 года профессор истории и международных отношений американского университета Южной Каролины, и научный сотрудник Центра европейских исследований Гарвардского университета Мэри Элиз Сарот. Изучая архивные документы, она пришла к выводу, что именно Корейская война стала поворотным моментом в стратегии НАТО. Запад был уверен, что корейский конфликт был инспирирован Советским Союзом, и за нападением на Южную Корею должен был последовать захват Западного Берлина и угроза большой войны. Это было ошибкой, признала Сарот. Но, именно эта уверенность убедила западноевропейских лидеров в необходимости разместить американские войска и американские военные базы на территории Западной Европы для сдерживания предполагаемой советской агрессии. Тем более не следовало провоцировать обострение на восточном фронте.
К осени 1951 года стало очевидным, что ни одна из сторон не в состоянии одержать решительную победу. Фронт стабилизировался на 38 параллели, с которой и началась война. С тех пор и до настоящего времени эта параллель остается линией перемирия между КНДР и Республикой Корея.
Со сворачиванием боевых действий «лишних» людей отправляли в Пекин. В их число попали мои соседи-инженеры и я тоже. В Пекине нам выдали подъемные в юанях и дали неделю на «разграбление города». В те времена Пекин был усеян частными магазинами, магазинчиками и лавчонками, под завязку забитыми ширпотребом, о котором в Москве нечего было даже мечтать. Вместо «тревожного чемоданчика» пришлось купить большой чемодан для подарков, с которым меня погрузили в военный транспортник, летевший в Москву. Этот полет предоставил мне еще одну встречу с Байкалом. Когда после ночевки в Красноярске, мы снова поднялись в воздух был чудесный осенний день. На небе - ни облачка. И синяя чаша великого озера, в обрамлении темно-зеленой хвои сибирской тайги, медленно проплыла справа от крыла самолета. Зрелище незабываемое. Хотя прошло уже больше шести десятков лет, я и сейчас, в любой момент, могу вызвать эту величественную картину в своей зрительной памяти с той же яркостью.
После непродолжительного пребывания в Москве, где в штабе ВВС и получил обратно свое офицерское удостоверение и партбилет, переодевшись дома в свою военную форму, я вернулся в Батайское авиаучилище.
Продолжение следует
