Радио, точнее радиотрансляция, появилась в Москве в начале 1934 года. Первый репродуктор появился в семье Исаченко. Вилька очень этим гордился: к ним все ходили на первых порах послушать "как радио говорит". Репродуктор в настольном исполнении был черным, довольно громоздким сооружением с черным же рупором из твердой бумаги. Вскоре репродуктор появился и у нас. Это уже была "тарелка" в виде плоского конуса, тоже черная. Ее можно было вешать и на стенку, а не только держать на письменном столе. По-моему, репродукторы сначала не продавались, а их выдавали на работе. Я помню, что нашу "тарелку" принесла с работы мама. Так с тех пор радио и сопровождает меня... Тогда трансляция была прямой и, естественно, однопрограммной. Голоса дикторов были очень серьезны, официальны и ответственны, речь нормативной и сухой. Нормативность, это, конечно, благо, но сколько мы потеряли непосредственного выражения чувств, оттенков смысла, юмора, наконец! Устный канцелярит с той поры стал расти бурно и буйно, рождая дьявольской устойчивости словосочетания, штампы, формулировки и словесные образы. Никиткина бабушка толпу называла толпой, ничего в этом зазорного не было, а вот по радио я ни разу слова "толпа" применительно к нашим людям не слышал. У нас только народ, толпа — у них!
Помню одну из новогодних передач (год, наверное, 1935-й), в которой высмеивалось, вполне серьезно, пожелание "С Новым годом, с новым счастьем!":
" Какая буржуазная бессмыслица. Разве счастье может быть новым? Оно или есть, или нет. Это пожелание вдобавок лживо: при капитализме у трудящихся не может быть счастья". (Замечу, что праздника Нового года тогда официального не было! Был рабочий день 1 января. Впервые официально новогодний праздник введен 1-го января 1948 года).
В передачах высмеивались "китайские церемонии" при обращении друг к другу. Считалось, что разговоры, например, о погоде, это буржуазные предрассудки и потеря времени. Надо сразу говорить, о чем хочешь сказать, у пролетария нет лишнего времени...
Вообще, время, видимо, было суровое. Я пишу, "видимо", так как тогда я этого не чувствовал и, тем более, не знал этого — не с чем было сравнивать. Но быть сентиментальным считалось неприличным, "телячьи нежности" не для нас! Не могу себе представить, чтобы кто-нибудь из моих знакомых ребят и я сам смог бы сказать: "Я устал".
Конечно, по радио шли и другие передачи, их было много и они были чудо, как хороши. Молодой тогда Р.Я.Плятт читал "Белый клык" Джека Лондона. Он читал так хорошо, что его голос до сих пор я слышу, когда открываю иногда, скажем, "Железную пяту" или "Мартина Идена". Джек Лондон с тех пор для меня имеет собственный русский голос: он говорит голосом Плятта. Великолепно исполняла русские народные песни Ольга Ковалева, часто выступал певец-гусляр Иван Северский, проникновенно и совершенно звучала музыка Бетховена, Шумана, Листа, звенел часто и хор имени Пятницкого.
Но безусловно была и политика. В те годы, к примеру, радио очень эффективно использовалось для разучивания песен. Поэтому песни запоминались невольно, как бы мимоходом и сами собой, почти сразу достигая подсознания.
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Наша сила, наша воля, наша власть.
В бой последний коммунары поднимайтесь,
Кто не с нами, тот наш враг, тот должен пасть!
Крепи, пилот, дозор боевой!
Державы мира в тисках сжимает кризис,
Трещит прогнивший строй,
К гибели близясь!
Обороной стальной
На решающий бой
Встает Красный флот
Наш воздушный часовой.
Возьмем винтовки новые,
На штык флажки!
И с песнею в стрелковые
Пойдем кружки.
Раз, два, - все в ряд,
Вперед отряд.
Когда война-метелица
Придет опять
Должны уметь мы целиться,
Уметь стрелять
Именно с тех лет живут во мне строчки слов:
Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река...
С неба полуденного,
Жара - не подступи,
Конница Буденного
Раскинулась в степи.
Заводы, вставайте,
Шеренги смыкайте,
На битву с врагами
Вставайте, вставайте!
Проверьте прицел,
Заряжайте ружье,
На бой, пролетарий,
За дело свое!
Свободное копирование
