День стоял жаркий, на небе ни облачка.
Саша спустился сверху по лестнице и, оставаясь на предпоследней ступеньке, позвал меня.
Я подошла к нему.
-- Какая тоска и пустота во всем доме, -- сказал он, держась за поручья лестницы, -- точно все вымерли; в довершение этого удовольствия -- наверху духота невыносимая, папенька не позволяет открыть ни одного окна -- боится простудиться в двадцать градусов жары. Погода прелестная, непростительно оставаться в комнатах. Пойдемте в палисадник.
-- Пойдем, -- отвечала я, -- подожди меня, я сейчас приду, только возьму зонтик.
-- На что это зонтик, три шага от дома -- не бойтесь, не загорите.
-- Я думала, мы будем ходить по палисаднику,-- там тени мало, а солнце так и палит.
-- Прогуливаться мы не будем, а пройдем прямо в беседку и станем читать. Вы что хотите?
-- Мне все равно, бери что тебе нравится.
-- Если так -- я возьму "Philosophische Briefe" Шиллера. Они подходят к настроению моего духа.
Палисадник, в который мы пошли, начинался от самого дома. Решетка, густо опушенная подстриженной акацией, отделяла его от двора. Среди палисадника было несколько клумб с цветами и с десяток кустов сирени, жимолости и бузины, среди которых стояла беседка. Но что же это была за беседка?
Это было что-то вроде комнаты без окон, выстроенной из соснового теса, местами расщелившегося. Сквозь расщелины тонкими нитями пробирались солнечные лучи и наполняли беседку золотисто-туманным полусветом; когда мы, входя в беседку, растворили настежь дверь, солнце хлынуло через всю комнату широким потоком и ярко осветило ее. Мы поместились подле низенького столика, на широкой деревянной лавке, стоявшей вдоль всей внутренней стены.
Саша положил на столик книгу и, приготовляясь читать, сказал:
-- Я чрезвычайно люблю эти письма. В них так много чувства, широких идей, понимания молодой души.
-- Ты любишь их потому, -- заметила я, -- что этими письмами объяснялся с Ником в своих чувствах.
-- Быть может, и потому. Мне надобен был друг -- юноша, в объятиях которого мне было бы вольно, с которым я мог бы рука об руку идти в жизнь. На требование души моей он и явился таким, как я мечтал его, каким представил его в этих письмах Шиллер. Мы сблизились... как -- и сам не знаю, -- сблизились и навсегда.
Помолчавши немного, он вздохнул, сказал несколько театрально: "Поза, Поза! Где ты?" -- и стал читать первое письмо Юлия к Рафаилу:
"Ты уехал, Рафаил, и природа утратила свою прелесть. Желтые листья валятся с дерев, мгла осеннего тумана, как гробовой покров, лежит на умершей природе; одиноко блуждаю я по задумчивым окрестностям, громко зову моего Рафаила, и больно мне, что мой Рафаил мне не отвечает. Здесь в первый раз мы разъяснили основные духовные начала и Юлий открыл свое близкое родство с Рафаилом..."
Саша остановился и пристально посмотрел на меня.
У меня навертывались на глазах слезы, мне казалось, что от меня что-то отнимают.
До этого времени у Саши не было ни друга, ни товарища, кроме меня, и у меня никого, кроме его; видя, какой страстный характер принимает его дружба к Нику, я его к Нику ревновала.
Свободное копирование
