Возвращаюсь опять к 1829 году. После их прогулки с Ником они сделались неразлучны. Светлые дни юношеских мечтаний, светлые дни симпатии! Они чертили колоссальные планы, они верили в исполнение их со всей восторженностию первой любви, они много занимались, готовя себя для апостольства. Они были счастливы, а недели и месяцы летели. Иногда Ник уезжал в деревню или на дачу, тогда они беспрестанно переписывались. "Жаль, что эти письма не сохранились, -- говорит Саша. -- Любопытно бы было их сравнить с теми письмами, которые я писал к Темире в 1825 и в 1827 году. Любопытно бы было взглянуть, как росла душа, как и что изменялось в ней; взвесить в тех и других долю ребенка и долю будущего человека, постепенное исчезновение одной доли и постепенное возрастание другой". Письма их и разговоры были наполнены политическими идеями, пророчествами, выписками из читанного, дружбою и ребяческими выходками. Помню, как он, побеждая большие затруднения, посылал своего камердинера в Кунцево с записками следующего содержания;
"Друг! в нескольких выражениях твоего письма видно самолюбие, даже больше -- жажда власти, остерегись! О, неужели я, как Макс, должен буду, любя тебя, тебя покинуть -- и ты разлюбишь меня, твоего Рафаила" etc.
А он отвечал:
"Агатон! будь ты не Максом, а самим Веррино, ежели я сделаюсь Фиеско, и я благословляю кинжал, который лишит меня жизни, да твоею рукой буду я наказан" etc.
Это не были подысканные фразы, натяжки; нет, они преоткровенно писали друг другу такие кинжальные уверения в дружбе.
Никогда ни разногласия, ни спора не было между ними, и при всем этом их характеры были совершенно не сходны, даже противоположны. Ник -- флегматический по сложению, без энергии по наружности, но глубоко чувствующий в душе, нежно-чувствительный, поэтический, вечно был задумчив, говорил мало, двигался еще меньше; от тех мест, от которых Саша приходил в шумный восторг, он молча отирал слезы. Впоследствии один очень умный человек, странно выражавшийся, сказал про них: "Герцен -- это вечно деятельный европеец, живущий экспансивной жизнию; он принимает идеи, чтобы, уяснив, развив их, разбрасывать. Огарев -- это квиетическая Азия, в душе которой почила глубокая мысль, еще не ясная ей самой". Много истины под кудрявой фразой Морошкина. И так они, видимо, разнились характерами. Высшее тождество душ равняло их. Противоположности в характере еще больше сближали. Они только вместе выражали полное. Ника -- фантазия, глубокое чувство религиозности и поэзия; Саши -- мысль, деятельность и практичность. Разделите их, и каждый потеряет долю души, существенную и необходимую.
Свободное копирование
