Через неделю мы уже учились вместе у Ивана Евдокимовича и Маршаля, заменившего Бушо; но живая симпатия нам нравилась больше науки.
Из "Записок одного молодого человека":
"...Она со мной, тринадцатилетним мальчиком, стала обходиться, как с большим. Я полюбил ее от всей души за это, я подал ей мою маленькую руку и поклялся в дружбе, в любви; и теперь, через тринадцать лет других, готов снова протянуть ей руку, а сколько обстоятельств, людей, верст протеснилось между нами".
"Ни с кем и никогда до нее я не говорил о чувствах, а их уже было много у меня, благодаря быстрому развитию души и чтению романов. Ей-то передал я первые мечты свои, пестрые, как райские птицы, чистые, как детский лепет; ей писал я раз двадцать в альбоме {Альбом этот подарил мне Саша в мои именины. Несколько лет тому назад его у меня украли как редкость. Если он у кого окажется, прошу доставить в редакцию "Русской старины" или "Нового времени". (Прим. Т. П. Пассек.)} по-русски, по-французски, по-немецки и даже по-латыни. Отогревался я тогда за весь холод моей короткой жизни милой дружбой меленковской пери {Меленками Саша называет Корчеву. (Прим. Т. П. Пассек.)}. Самый возраст способствовал развитию нежности".
И я одному ему передала первые чувства дружбы, первые девические мечты мои; ему высказала поэму любви своей. Доверенность сближала нас; нравственное одиночество, взаимная симпатия влекли друг к другу. Грудь не могла вмещать мыслей, чувств, наполнявших, волновавших ее, томила жажда высказать их, не только высказать, но следить за словом, взором, всем существом своим, в душу того, с кем говоришь, вызвать на глаза слезы, во взгляд любовь.
Детьми и отроками входили мы в жизнь, взявшись за руки. Волшебные образы рисовались перед нами в утреннем тумане жизни; он отражал светлый внутренний мир наш, видоизменяя формы мира внешнего.
Вместе вступили мы в юность, полные восторга, грусти, радостей, молитв и упований. Потом -- потом широко разошлись пути наши, но взгляд мой на него, но чувства мои к нему остались те же.
Горячие слезы катились из глаз моих на листы газеты, в которой неожиданно увидала, что он отошел от этого мира.
Воспоминания потоком прихлынули к груди, улегшиеся чувства проснулись. Да будет мир праху этого замечательного человека; юная жизнь его так тесно, так светло вплеталась в мою простую жизнь, что, начавши писать мои воспоминания в годы несчастий как спасенье от нестерпимой боли души, я не могла миновать его. На пороге жизни он встречается мне младенцем; ребенком -- среди игрушек и баловства; отроком -- с открытой шеей и книгою в руках; юношей -- с стыдливым взором и огненной речью. Он держит надо мной венец в церкви, вместе со мной принимает последний вздох моего Вадима и вместе со мною плачет. Да будет же он помянут мною и искренними слезами, и теплой молитвой, и всепримиряющим словом любви. На могиле его все партии подали друг другу руки и отозвались с уважением к нему. Самые ожесточенные противники его выразили полное признание его великого таланта, благородного, чистого сердца и стремлений, вопреки его политическим заблуждениям. Многочисленные друзья засвидетельствовали, что это был человек цельный, неподдельный, которого сердце было еще богаче, нежели его талант.
Свободное копирование
