Взаимные посещения стали повторяться. Сверх того, мы съезжались и у соседей.
Дружеское расположение ко мне и внимание Николая Алексеевича увеличивалось. Я принимала их за более сильное чувство, о котором имела подробные сведения, благодаря своему чтению. Я ждала минуты, когда он упадет к ногам моим, в пламенных словах, как Малек-Адель -- Матильде, выскажет мне свои чувства и будет умолять о взаимности. Но к ногам моим он не падал, ни о чем не просил, играл со мной в воланы, вальсировал под фортепьяно и давал наставления.
Однажды мы были вместе на именинах у одного помещика-соседа. Около сумерек все пошли посмотреть его роскошную выставку персиковых деревьев. Хозяин, угощая всех персиками, предложил мне самый крупный, румяный персик. Персиковая шпалера отделяла меня от Николая Алексеевича. Я протянула руку сквозь расплетенные ветви и подала ему мой персик. Он взял его, да вполголоса, недовольным тоном сказал:
-- Не делайте этого вперед никогда.
Через несколько минут он читал мне строго-назидательную речь об общественных приличиях и сдержанности.
Я слушала безмолвно, глотая слезы, не поднимая глаз.
-- Теперь кушайте ваш персик, -- продолжал он, отдавая мне его.
-- Не хочу, -- отвечала я и далеко забросила персик.
-- Напрасно, -- заметил он равнодушно, -- персик очень хорош и, должно быть, вкусен.
-- Бог с ним, буду умнее, -- возразила я голосом, дрожащим от волнения.
-- И прекрасно, а пока пойдемте туда, где и все.
Наставление это читалось мне в цветочной оранжерее, когда из нее все вышли.
Свободное копирование
