О, как хорош, как чист был он,
Сердечной жизни первый сон.
Весенний вечер был до того тих, что при раскрытых окнах пламя двух восковых свечей, стоявших на столе, горело неподвижно.
Я сидела подле стола, рядом с отцом моим.
-- Ты так еще молода, -- говорил мне отец,-- что тебе необходима руководительница -- мать. Я заменить ее тебе не могу.
Я не отвечала ни слова. Отец продолжал:
-- Тебе надобна не только руководительница, но и учительница. Едва ты начала разумно заниматься, как тебя и взяли из пансиона.
-- Это правда, -- отвечала я,-- да вот теперь мне представляется прекрасный случай учиться. Саше взяли хороших учителей -- и Иван Алексеевич просит вас отпустить меня к ним, брать уроки вместе с Сашей.
-- Согласен,-- сказал отец,-- но нельзя же тебе, молоденькой девочке, постоянно жить вне родительского дома. По возрасту твоему ты почти невеста; сверх ученья необходимо заботиться, чтобы ты была пристроена соответственно твоему общественному положению, за человека, который был бы тебе покровителем, так что он ступит шаг -- ты за ним, и защищена, как, например, барон Корф. Ты знаешь его почтенную матушку, она тебя любит, барон милый, добрый молодой человек. Ты видела его портрет, помнишь?
-- Как же, папа, конечно, помню, это было не так давно,-- отвечала я, немного краснея, передо мной мелькнул образ Малек-Аделя в ментике лейб-гусара.
-- Рассуди же сама, возможно ли устроить твою судьбу в доме Ивана Алексеевича. Он человек больной, капризный; посещают его только родные да старые генералы -- его сослуживцы; какая же партия может там тебе представиться? В обществе бывать из его дома тебе не с кем; Луиза Ивановна -- женщина отличная, но, по своему общественному положению, в известных домах принята быть не может. Саша -- острый мальчик, ты с ним дружна, с детства вместе, положим, это имеет свою приятность, учиться вместе также; но Саша да учителя, учителя да Саша, да идеи -- все это хорошо не надолго, а потом что?
-- Потом, -- возразила я, сбитая с пути логикой отца, -- потом... можно и устроиться потом, как вы говорите.
-- Да ведь для того, чтобы порядочно устроиться, душа моя, должна быть подготовка, среда. Я и забочусь о том, чтобы эти два условия соединить вместе. Искал я для тебя гувернантку; но теперь представляется случай еще удобнее. Помнишь Лизавету Михайловну Тушневу?
-- Гувернантка П-х.
-- Да, и их родственница. Помнишь у нее на плече шифр императрицы Марии Федоровны. Она получила его за прилежание и благонравие в Смольном монастыре. Эта девушка с большими познаниями, умна, любезна. Она была назначена в фрейлины ко вдовствующей государыне; но так как выпуск был в 1812 году, то это и не состоялось. Приехавши в деревню к матери, по родству и по просьбе П-х она согласилась заниматься с их детьми.
-- Что же это, вы опять хотите поместить меня к П-м, -- сказала я, чуть не сквозь слезы.
-- Помилуй, что за идея. Я только хотел тебе выяснить достоинства Лизаветы Михайловны и знать, помнишь ли ты ее. Она тебя всегда ласкала.
-- Нисколько. Напротив, когда я входила в ее классную, выгоняла вон к Елене Петровне. А уж эта, что за противная.
-- Ну, чего тут Елена Петровна. Черт с ней, с этой рябой харей. Тут дело как лучше устроить твое положение. Я и думал, хорошо если бы женщина такая достойная, как Лизавета Михайловна, согласилась быть твоей руководительницей, заступить тебе место матери.
Сердце у меня ныло, чувствуя что-то недоброе.
-- Вот, -- продолжал отец несколько неровным голосом,-- в виду твоей выгоды, я и сделал предложение...
-- Как, вы уж пригласили ее ко мне в гувернантки,-- сказала я, дрожа от внутреннего холода.
-- Нет, друг мой, не в гувернантки, я предложил ей быть тебе матерью.
-- Матерью! нет, не хочу, не хочу! -- вскрикнула я и зарыдала.
Отец обнял меня и сам заплакал.
-- Отвезите меня в Москву, к моим родным, -- сказала я, заливаясь слезами.
-- Как же это, Таня, -- говорил отец, -- ты не хочешь делить моего счастья, не хочешь мою жену назвать матерью.
-- Не могу, -- отвечала я, -- она чужая.
Мало-помалу, то лаской, то выражая свое огорчение, отец смягчил мое отчаяние.
На душу налег мне точно камень.