Время клонилось к вечеру. Посреди залы, на потолке, в клетке из красного дерева, до половины задернутой зеленой тафтою, висел соловей. Вдруг он щелкнул несколько раз, свистнул и залился на тысячу ладов. Я притихла -- заслушалась соловья, и на душе посветлело. После соловья меня занял огромный шкаф в спальной родственницы, куда перенесли мои пожитки и поместили меня. Шкаф этот нижней частью изображал комод, верхнею -- шкаф с стеклянными дверцами в переплетах. Сквозь стекла виднелось несколько полочек, уставленных разрисованной чайной посудой и множеством фарфоровых игрушек. Пересмотревши все в шкафу, я принялась любоваться висевшими по стенам спальной картинками, изображавшими сражения и героев двенадцатого года, а над кроватью -- шелковыми подушечками в виде сердец, обведенных серебряною битью, в которые были воткнуты различной величины булавки. У некоторых булавок были красные головки -- я приняла их за коралловые и после чрезвычайно совестилась, что ошиблась. Они были из сургуча, налитого на иголки с прорванными ушками.
Вечером подали в гостиную самовар и поставили перед диваном на стол, покрытый цветной ярославской скатертью.
Подавая мне чашку чаю со сливками, калачи и масло, родственница добродушно говорила:
-- Кушай побольше, Танечка, ты, чай, голодна, я думаю, вас в пансионе-то не кормят, чтобы вы были потоньше. Смотри-ка на себя, в чем душа держится. Поди да расшнуруйся.
-- Не беспокойтесь, я к шнуровке привыкла и, право, не голодна,-- отвечала я, -- в этом пансионе нас кормят хорошо, даже позволяют свое завтракать.
От пансиона разговор перешел на совещание, как ехать на следующий день в ряды и что покупать для меня.
Я не принимала участия в совещании и рано ушла спать. Картины прошедшего и дума о будущем не помешали мне крепко и скоро заснуть.
Свободное копирование
