По случаю еще не отделанных комнат, многочисленных приемов и угощений, что отец мой чрезвычайно любил, делать у нас не могли в эту зиму и ограничивались домашним устройством и домашними увеселениями.
Образ жизни отца моего отчасти можно назвать образцом жизни помещиков средней руки того времени. У него было около двухсот душ крестьян, в двух деревнях: Карповке и Тихомировке. Последняя населена была карелами, большая часть прислуги нашей была из карелов. Я ясно помню, как из Тихомировки привезли мальчиков и девочек для выбора из них прислуги и обучения разным мастерствам; помню их бедную одежду, встревоженные лица матерей, страх ожидания, пока шел набор. Забракованные в радостном исступлении выбегали вон. Избранные, глотая горькие слезы, одни бодрились, другие стояли понурив головы. "Что смотришь волком-то, -- говорили им некоторые из присутствовавших при наборе домашних служителей, -- смотри на господ весело", -- при этом рукой приподнимали под подбородок склоненную страхом и горем голову. Самые красивые и даровитые оставлялись при доме, прочие шли в разные ученья. Таким образом, в три или четыре года у нас в числе дворовых оказались свои столяры, маляры, сапожники, башмачники, слесаря, шорники и проч. Два сына нашего управляющего Агея Трофимовича обучены были: старший -- поваренному искусству в английском клубе, у знаменитого тогда повара Яковлевых, Алексея, меньшой, Федор Агеевич, -- кондитерскому. Стройная карелка Уляша отдана была к цыганам учиться плясать. Дорого купленный за великолепный голос шестнадцатилетний мальчик Иван Петухов учился петь у Бошарова. Молодую домашнюю прислугу родители мои сами обучили танцевать. Из имевших хорошие голоса отец мой, страстно любивший музыку и пение, сам сладил хор певчих. Один из даровитых мальчиков выучен был играть на балалайке каким-то известным музыкантом, дававшим в Москве концерты на этом национальном инструменте.
Таким образом, была возможность, как только вздумается, сделать танцевальный вечер, слушать певчих, любоваться пляской. Сам батюшка играл на гитаре и приятно пел. Гитарой он давал знак хору, какую петь песню, тотчас раздавался одинокий голос, хор подхватывал, голоса заступали друг другу, сливались, выносили, отрывали, -- и когда умолкали, минуты две дребезжали струнные звуки балалайки с прищелкиванием, с переборами, и снова раздавался одинокий голос, ихор с силой и увлечением подхватывал, -- и отец мой был весь упоенье, весь то же чувство, что и хор, и мою ребяческую душу эти песни уносили в безотчетный, но близкий мне, родной мне мир. Сумерками батюшка любил слушать Ивана Петухова; он приказывал ему стать за дверью своего кабинета, сам садился на широкий турецкий диван и весь превращался в ожидание и слух. Мы сидели, не смея шевельнуться, притаив дыхание. Как только, как бы из дальнего далека, долетали первые звуки чистого, нежного голоса, лицо отца моего озарялось умилением, и чем дальше лилась его любимая песня "Среди долины ровныя" или "Не одна-то в поле дороженька пролегала", тем умилительнее, тем грустнее становилось лицо его и нередко по нем катились хорошие слезы.
Как же это, скажите, бывало возможно, что иногда после таких минут спокойно отдавался приказ отодрать кого-нибудь на конюшне или при появлении гостя-помещика в дыму трубок шел громкий, шумный, хвастливый разговор о лошадях, собаках и городских сплетнях!-- да, так бывало. Бывало, драли и певца. Почти такую же форму жизни я нашла в родительском доме и в моей юности.
Свободное копирование
