Почти три года я жил то в лаборатории, то в восьмиметровой комнате большой коммунальной квартиры, которую мне предоставил один из сотрудников лаборатории, переехав к жене, то, когда дом выселили, в чужой однокомнатной квартире, хозяйку которой положили в больницу, а дома остался громадный черный терьер, нуждавшийся в уходе, кормлении и гулянии. Правда, с ним я жил всего несколько дней, поскольку неожиданно пришлось вернуться к родственникам. А получилось так: тетю госпитализировали с инфарктом миокарда и дядя оказался в полной растерянности, будучи абсолютно не приспособленным к решению даже простейших бытовых проблем.
И это возвращение оказалось как необходимым, так и крайне своевременным. Правда, где-то через месяц тетушку выписали, но здоровье ее потеряло былую надежность. Стали периодически терзать ее приступы стенокардии, подскоки артериального давления, нередко приходилось пользоваться услугами «Скорой помощи», и, не прошло и года, как она вновь попала в больницу. Дядюшка, естественно, постоянно ее навещал. Но однажды, возвращаясь домой, поскользнулся, упал, ударился головой об асфальт и потерял сознание. Случилось это на территории больницы, и он тут же был помещен в неврологическое отделение. Пробыл он там недели полторы с диагнозом «сотрясение головного мозга средней тяжести» и благополучно вернулся домой. Вскоре и тетушка оказалась дома. Однако прошло совсем немного времени, и с дядюшкой стали происходить какие-то странные явления. Вначале они не привлекали к себе особого внимания. Ну, забыл, зачем пришел в данную комнату, ну, не знает, куда положил очки, ну, не может найти ручку — со всяким случается. Тем не менее эти случаи выпадения памяти стали происходить все чаще и чаще. А иногда приобретали характер действий, явно вызывающих беспокойство, — скажем, после прогулки дядюшка не мог найти путь домой. Однажды даже он своим ключом пытался открыть чужую квартиру и, когда хозяева открыли дверь, решил, что к нему в дом забрались грабители. Хорошо, что мужчина, встретивший дядюшку на пороге, оказался человеком спокойным и разумным — сумел разубедить его и привел домой. Затем периодически стала проявляться неспособность правильно оценивать окружающую обстановку. Скажем, как-то около часа ночи дядюшка решил, что ему срочно нужно заплатить партийные взносы. И только работник метро, запиравший последнюю дверь, сумел убедить его, что уже ночь и лучше это сделать на следующий день. Или когда я, вешая по просьбе тетушки занавеску на кухне, стоя на подоконнике, попросил дядюшку принести кусок веревки, он молча вышел и через минуту вернулся с отрезанным шнуром от репродуктора. Дальше — больше: можно было обнаружить потерянные инструменты или бытовые приборы в холодильнике, дядюшка мог открыть газ и забыть его поджечь, у него появились слуховые и зрительные галлюцинации. Словом, уже где-нибудь через год-полтора его ни на минуту нельзя было оставить без присмотра. Конечно, его пытались лечить, но болезнь продолжала прогрессировать. Тетушка неоднократно спрашивала меня: «Неужели ничего нельзя сделать? Ведь наука так далеко ушла вперед!» Увы, даже сейчас, через тридцать с лишним лет, мы не научились ни лечить, ни предупреждать распад клеток головного мозга. Приблизительно к концу третьего года от начала заболевания дядюшка перестал узнавать окружающих, начал «ходить под себя», и его поместили в психосоматическое отделение больницы персональных пенсионеров, где он вскоре отошел в мир иной. Было ему 76 лет. На его похоронах были тетя с племянницей и я с приятелем, пришедшим по моей просьбе в качестве помощника при перенесении гроба.
Свободное копирование
