Мои родственники были истинными марксистами-ленинцами, если можно так сказать, «выкованными Октябрьской революцией», преданными коммунистической партии вплоть до невозможности усомниться в чем-либо, высказанном членами партийного руководства или опубликованном в центральных органах партийной и советской печати («Правда», «Известия» и т. д.). Однажды я неосторожно высказал сомнение в истинности какой-то информации, напечатанной в «Правде», и тут же услышал гневное заявление, что мои мысли противоречат взглядам достойного комсомольца. Правда, отобрать у меня комсомольский билет, как нередко бывало с пионерским галстуком, они уже не могли. А в общем, начиная со старших классов средней школы, мы сосуществовали достаточно мирно. Просто каждый жил своей жизнью.
Однако после доклада Н. С. Хрущева на 20-м съезде Коммунистической партии, когда был развенчан культ личности Сталина и стало известно о сотнях тысяч невинно репрессированных, мне стало ясно, что отсутствие попыток отстоять попавших под подозрение членов партии в большинстве случаев определялось как раз убежденностью в невозможности ошибки со стороны руководящих партийных органов. И это мне казалось много опаснее, чем боязнь осуждения при защите подозреваемого в неблаговидных делах. Я четко разделял культ Сталина, созданный обществом, пусть даже при молчаливом его согласии, и культ любого партийного начальника, стоящего над тобой. Помню как-то, придя домой после очередного партийного собрания, дядя поведал, что им сообщили об аресте одного из членов их партийной ячейки, и добавил, что де он давно подозревал этого человека в неискренности. Когда же в 1952 году его самого вдруг уволили из издательства, он понял, что на фоне борьбы с космополитизмом он, еврей, оказался недостойным занимать более или менее почетный пост в советском учреждении. Хотя в 30-е годы ему спокойно доверяли работу в МК партии. Правда, после разоблачения «дела врачей» его все-таки восстановили.
Свободное копирование
