Нельзя сказать, что мои родственники отличались постоянной жестокостью, были злыми или невежественными. Думаю, что их испуг при каждом моем, даже кажущимся неблаговидным проступке был обусловлен гипертрофированной ответственностью перед обществом. Что могут подумать о них люди, если в их семье вдруг вырастет тунеядец, хулиган, диссидент, человек, не способный или не желающий участвовать в социалистическом строительстве. Поэтому даже в мелочах, казалось бы, далеких от внутренней политики государства, они старались сохранить социалистическую идеологию. После демобилизации в 1945 году дядя вернулся к редакторской деятельности (до войны он, видимо, уже работал редактором). И когда нам классе в пятом дали задание написать сочинение на тему «Весна», я, естественно, решил первым делом получить его консультацию. Я писал о ярком теплом солнышке, о дружной капели, о веселых ручейках, о подснежниках, скромно выглядывавших из-под еще не растаявших снежных островков. Придумал даже эпизод с потерянной галошей, уносимой бурным течением в неведомые дали. Словом, мне казалось, что я достаточно красочно раскрыл тему. И с гордостью понес свое произведение (первое!) к дяде. Дядя прочитал и брезгливо отложил мое сочинение в сторону. «Нет, это никуда не годится, — сказал он, — это какие-то сентиментальные восторги, декадентская слякоть, пассивное, расслабляющее восприятие действительности. А нужно показать, что весна стимулирует человеческую деятельность, вызывает душевный подъем, зовет на подвиги. Скажем, в деревне начинается бурная подготовка почв к посеву, затем сам посев, постановка задач на получение наибольшего урожая, на увеличение поголовья скота и т. д.» Я порвал свой, написанный с таким вдохновением, опус и принялся за новое сочинение. В нем у меня появились и уставшие отдыхать трактора, и громадные площади вспаханной земли, и дружный посев, и соцсоревнование; словом, все, что мне нарисовал мой партийный дядюшка. И назвал я его: «Большевистская весна». Когда я прочел это сочинение в классе на фоне полной тишины, кто-то негромко, но очень ясно произнес: «„Правда”, первого апреля тысяча девятьсот такого-то года»,, и класс грохнул от смеха. Даже учительница склонила голову и прикрыла лицо руками, чтобы скрыть улыбку. Я вспыхнул, как костер, и не знал, куда спрятаться. Больше никогда я своих сочинений дяде не показывал.
Свободное копирование
