Жаркое августовское воскресенье.
Около полудня мы услышали шум.
Подбежали к окну. Пьяные гитлеровцы избивают черноволосого парня. Гонят его к ратуше, там ставят лицом к стене и бьют. А он, наверное, ждет выстрела, потому что странно вздрагивает.
Собралась толпа. Один фашист объясняет, что этот "Jude" только что на улице Гедиминаса выстрелил в солдата благородного вермахта. За это ответят все "Juden". Один солдат великого рейха дороже тысячи таких, как этот. Пусть каждый, кто только хочет, бьет преступника и этим присоединится к истреблению врагов немецкого народа.
Одни ухмыляются, довольные, другие проходят мимо, почти не скрывая своего возмущения.
Гитлеровцы останавливают проезжающую машину, вталкивают свою окровавленную жертву и уезжают.
Пораженные, окаменели мы у окна.
Ночь...
Прогремел выстрел. Кто-то вскрикнул. Бегут. Кричат: "Хальт!"
Будим малышей. Сердце странно болит. Трясусь как в лихорадке. Снова гремит выстрел. Крики, топот. Людей много, очень много.
Открываем форточку. Ничего не видно. Прохладная звездная ночь. Тихо. Где-то в стороне вокзала гудит паровоз. И снова ни звука... Словно ничего не было.
Мама укладывает детей. Мы сидим...
Вдруг в тишину врывается страшный крик. Неужели снова начинается? Голоса где-то рядом, совсем близко. Но подойти к окну мама не разрешает: могут заметить. А меня тянет: неизвестность еще страшнее. Спрятавшись за портьеру, подглядываю. Внизу на улице гитлеровцы выстраивают людей, которых гонят с улицы Месиню.
Плачущие женщины с полуголыми, завернутыми в одеяла детьми... Мужчины, сгорбившиеся под тяжестью узлов и чемоданов... Дети, вцепившиеся в одежду взрослых... Их толкают, бьют, гонят. Вспыхивает карманный фонарик и освещает испуганные лица. Фонарик гаснет, и снова двигаются только силуэты...
В наши ворота они еще, кажется, не стучатся, хоть моментами мерещится, будто они уже поднимаются по лестнице.
Угнали... Снова тихо.
Начинает светать.
Свободное копирование
