С родителями мы жили, как я уже говорил выше, душа в душу; у нас не было чего-либо секретного от них; мы делили с ними и радости и всякие невзгоды, а последних встречалось более, нежели первых; мы звали их "папенька" и "маменька" и говорили им "вы" (отец мой, отзываясь о своих родителях, называл их "батюшка" и "матушка", брата - "большой", а сестру - "масёр"; мать же своих родителей звала одинаково с нами); во взаимных же отношениях между собою мы, братья и сестры, говорили младшие старшим - "вы", а старшие младшим - "ты", что сохранилось и до сих пор; при этом старшая сестра, видимо ради особого почета, называлась всеми "сестрица", а остальные - уменьшительными именами.
О состоянии моем в училище много изложено довольно подробно в моих "воспоминаниях"; прибавлю лишь, что я принадлежал там к числу самых смирных учеников и не подвергался никогда никаким наказаниям.
Старший брат мой, по выходе из училища (он оставался в высшем классе не один год в видах большего приобретения знаний, при встречавшемся разнообразности преподавания в одном году в сравнении с другим), с осени 1846 года принялся за занятия, вместе с отцом, в красильне, продолжавшиеся до Пасхи 1849 года, когда явилось обстоятельство, изменившее такое положение. Этот промежуток времени оставил в памяти тяжелые, как лично к нам относившиеся, так и общие, воспоминания. В конце 1847 года заболел мой отец; болезнь, признававшаяся тогда горячкой, возобновлялась у него после некоторого поправления и даже выхода наружу два раза, в последний из них она выразилась в самом тяжелом виде, так что терялась всякая надежда на выздоровление; все мы были в страшном унынии; мать, горячо любившая отца и потому пораженная ужасно таким его состоянием, не отходила от него ни днем, ни ночью, не смыкая почти глаз (нас было шестеро и старшему брату не было еще 17 лет, а мать была к тому же беременной; самая работа в красильне, ввиду слухов о тяжелой болезни отца и малолетства детей, стала приостанавливаться); болезнь же отца до полного поправления продолжалась более 1 1/2 месяца. При таком положении обстоятельств был один из неразъяснимых в обыкновенном порядке случаев, своевременно замеченный и заслуживающий занесения в настоящие воспоминания. Когда однажды мать моя, бывши в самом удрученном состоянии и долго молившись, вышла в соседнюю комнату и, севши на кресло, задремала, то ей представилось, что к ней подошел какой-то старый человек и сказал ей так (что она ясно помнила): "не плачь, он (т. е. отец) не умрет, ты проживешь с ним 2 000 дней"; но количество точно она припомнить не могла; помнила лишь, что говорилось о 2 тысячах; она тотчас же очнулась; об этом она передала тогда же нам, и мною это было записано в памятную книжку (находящуюся у меня в целости), а было это ночью с 7-го на 8-е января 1848 года. Со страхом ждал я приближения 2000-го дня, который наступал с 29-го на 30-е июня 1853 года, когда в Москве была холера, хотя и не в сильной степени; но этот день миновал и все это некоторым образом забылось; между тем что же обнаружилось, когда скончалась моя мать (в ночь с 11-го на 12-е ноября 1854 года), тогда пришлось увидать, что смерть ее последовала ровно через 2 500 дней после того, как она видела приведенный выше сон; она помнила тогда и передала буквально слышанное ею, что она проживет с отцом; помнила что речь шла о двух (а не скольких иных) тысячах, но не могла припомнить этого более подробно, и вот явилось круглое число дней ее жизни после того времени; можно поэтому сказать только то, что существует многое неразрешимое умом человеческим, что приписывается часто случайности, тогда как в таких проявлениях кроется нечто иное, нам неведомое.
Свободное копирование
