"Радужным лучем яснеет жизнь отрока, лелеемого заботливым руководством отца.
Счастлив сей отрок: он растет и стареется среди благ наследственных, под родным небосклоном".
(Одиссея, песнь 1)
Петр Петрович Фромандье, инспектор наш, позвал в комнаты свои меня и брата моего Николая.
- Вот приезжий из Смоленска, - сказал Фромандье, - он хорошо знаком с батюшкой и матушкой вашей.
Мы спросили, здоровы ли наши родители.
- Здоровы, - отвечал он, - и прислали вам письмо и гостинец.
Мы взяли письмо и стали читать. Тут ручьи слез брызнули из глаз отца нашего, и мы, бросясь в объятия нашего родителя, плакали и кричали: "Батюшка! Батюшка!"
Припомню здесь и то, что было тогда в родном моем городе Смоленске 1787 года; Екатерина вторично посетила его. Князь Таврический был сделан в то время главным начальником войск и флота. Граф Румянцев возвратился тогда к войску и как будто собственною волею своей, если не подчинился Потемкину, то во всем с ним советовался. За эту скромность Державин назвал его Камиллом. Вместе с Потемкиным возвысилось и дворянство смоленское. Три брата Храповицкие были главными его членами. Старший, Платон Юрьевич, был губернатором, Иван был вице-губернатором, а младший, полковник Степан Юрьевич, с которым я познакомил уже читателей моих, был совестным судьей и приветствовал императрицу следующею речью: "По духу учреждений ваших о губерниях смоленское дворянство избрало меня в совестные судьи. Вы, всемилостивейшая государыня, вы первая из царей земных оказали явную доверенность к совести человеческой. Сей подвиг увековечит имя ваше на трудном поприще законодателей народов. Но пред лицом вашим признаюсь откровенно, что я весьма затруднялся в начале моих действий. По новости необычайного вашего узаконения иным казалось, что кто по совестному суду признает свой иск и свое дело несправедливым, тот виновен и против совести. По возможности разуменья моего я стараюсь убедить тяжущихся, что сила вашего узаконения состоит в том, чтобы совесть была сама себе судьей и, в случае недоумения, помогла бы собственным своим сознанием. Затруднялся я и с другой стороны. Получа воспитание в кадетском корпусе и находясь потом в военной службе, я не мог заняться изучением законов, которые также требуют вашего правила о совестном суде. При первом шаге моем в новую должность я посвятил себя сему учению и чего не мог сообразить сам, о том всегда советовался с людьми опытными. Величайшею для себя наградою почитаю то, что пред лицом вашим и в присутствии всего дворянства могу сказать, что доселе никто не жаловался на совестный суд". - "Благодарю вас, - отвечала Екатерина, - вы поняли мысль мою узаконения и исполняете его".
Между тем императрица, узнав, что пред приездом ее у совестного судьи родился сын, сама вызвалась быть восприемницею его от купели и сказала губернатору: "Я слышала, что у него домашнее училище для бедных дворян, и желаю его видеть. Пусть он едет к себе; завтра в двенадцатом часу буду у него, пусть он по совести оставит все так, как у него идет изо дня в день, а не делает никаких приготовлений. Из этого можно что-нибудь заключить, а из приготовлений увидишь только, что тебя ждали". Так все и было. От купели Екатерина посетила учебную комнату. Урок был русской истории из "Записок касательно русской истории", сочиненных Екатериной и напечатанных в "Собеседнике". Она улыбнулась и сказала: "Ну, где же совесть?" Хозяин отвечал: "Вот роспись нашим учебным дням и часам". - "Итак, это счастливый день для сочинительницы", - промолвила Екатерина. Храповицкий представил ей тетрадь русской истории, где, сообразно с ее повествованием о каждом русском князе, прибавлены были подробности о современных им чужеземных владельцах. Екатерина осталась очень довольна и пожелала, чтобы и другие достаточные помещики для пользы бедных подражали его примеру. Не забыла Екатерина и первого смоленского губернского предводителя И.Я. Повало-Швейковского. В 1787 г. он был уже в отставке и страдал подагрой, почему и не мог быть при общем представлении дворян императрице. Она немедленно спросила о причине его небытности, и, когда ей доложили, что он слаб ногами, сказала: "Пусть он назначит час, и приедет запросто". Швейковский назначил десять часов утра, что и было утверждено императрицей. Ласково усадя своего прежнего оратора, Екатерина угощала его кофе и шоколадом. Ввечеру был бал; старшая дочь Ивана Яковлевича танцевала. Л.А. Нарышкин подошел к ней и шепнул на ухо: "Императрица на вас смотрит, императрица вами занимается". Известно, что Лев Александрович был остряк и забавник, и слова его часто принимались в шутку. Это происходило у ломберного стола, за которым играл Н.И. Шувалов; видя недоумение девицы Швейковской, он обратился к ней и сказал: "Это правда, государыня на вас смотрит, и вы после танцев подойдите к ней", что и было исполнено, и Екатерина подарила ее ласковым приветом. Был праздник и отцу моему. Накануне отъезда Екатерины из Смоленска Л.А. Нарышкин представил ей отца моего, который увился с сельской хлебом-солью.
- Матушка, - сказал шутя Нарышкин, - бывший капитан-исправник хочет вас задобрить: вы напечатали в "Собеседнике", что, несмотря на учреждение губерний, просителям все еще нужно ездить по делам в Петербург. Он это прочитал и берется быть стряпчим у своих бедных соседей; отобрав у них просительные грамоты, едет туда сам.
- Он хорошо делает, - отвечала Екатерина, - и я благодарю его. Я установила суды не на вечность, а на время*. Опыт и время покажут, что надобно отменить. А впрочем, дай Бог более охотников на добрые дела.
______________________
* Известно, что Екатерина дала судам сроку на пятьдесят лет.
