Комната наша была, как вагон: если откроешь форточку для проветривания, (а жара была июльская), то сквозняк затрагивал и малыша, и мы все боялись новой простуды.
Постепенно всем стало понятно, что продолжать так жить просто невозможно, да и не имело смысла. Мало, что мы все были издёрганы, усталые и с трудом сдерживали эмоции, что уже три месяца никто не мог заняться тем, чем хотел, остаться один, просто отдохнуть и как-то развлечься, отвлечься от забот, от тревог о состоянии малыша, от недовольства друг другом, но у меня ещё и вовсе пропало молоко, и малыш полностью перешёл на искусственное вскармливание.
И как-то вечером прозвучало слово «зачем?» Зачем всем мучиться ещё два месяца, в течение которых Мама должна была находиться в Томске? Всё равно малыша придётся увозить, раз я не беру академический отпуск. У меня этим летом каникул не было – начиналась преддипломная практика, а в конце года предстояла защита диплома.
И было решено – Мама вместе с Женечкой уезжает домой немедленно.
Переживала ли я предстоящую разлуку?
Да, мне не хотелось отправлять сына, очень не хотелось. Но «так надо» - ничего не попишешь, это было в то время в интересах всех: Маминой работы, на которой она уже почти четыре месяца не появлялась; Папы, жившего всё это время «бобылём"; моей и Исаевой учёбы; в интересах здоровья малыша и нашего общего самочувствия.
Последствий разлуки трёхмесячного младенца и ещё не совсем освоившейся со своей ролью молодой мамочки никто, конечно, не предвидел.
И вот второго июля мы искупали Женечку в ванночке (он уже умел сидеть, держась за её края), запеленали, вынесли на улицу, сфотографировали у Гали на руках и, собрав все вещи бабушки и малыша, отправились в аэропорт.
С Исаем в этот день мы в очередной раз поссорились: мы тогда часто ссорились из-за моего недовольства его частыми отсутствиями и выпивками. Он замыкался в ответ на мои крики, молча перемещался на наших квадратных сантиметрах и старался, понятно, уйти из дома.
В Новосибирск провожать Маму и Женю я полетела одна. Там, в городском аэропорту, нас встретила тетя Тоня, и Мама, не видевшая её несколько лет, полностью всё внимание переключила на неё. Женечка был на Маминых руках: я не могла уже его носить – тяжело и опасно, из-за плохой устойчивости, не видя через него, куда ступаю, я могла с ним упасть, - а Мама торопливо рассказывала тёте Тоне про брата Васю, про его семью, про то, что они с братом разругались вусмерть и почему… «Мама, дай мне Женечку!» - просила я в тоске, но Мама, почти захлёбываясь и не слыша меня, продолжала говорить и говорить через мою голову с тётей…
Так я толком с ними и не попрощалась. Они улетели. Я вернулась в Томск, опустошенная.
Этот увоз трехмесячного младенца от родителей был громадной ошибкой, как я поняла много и безвозвратно позже.
Я любила сына и желала ему добра, но не понимала его, он не пророс во мне, я не жалела его, как своего маленького. Те ростки умиления беспомощным, беззащитным, родным существом, которые позже должны были защитить его от моей излишней требовательности, в разлуке заглохли.
Почему же так случилось? Почему моя Мама, тоже очень любившая нас с сестрой, не смогла предвидеть, почувствовать ту ошибку, которую мы совершали?
Как-то я увидала сон, ответивший, как мне кажется, на мой вопрос. Я увидала своего младшего сына (в обстановке совершенно бытовой) без обеих кистей. Как обычно во сне, мне была известна предыстория случившейся с сыном беды, и сын во сне был уже полностью «реабилитирован», то есть вместо кистей на концах его культи были два раздвоенных пальца, которыми он ловко настраивал телевизор. Во сне я именно с этим к нему и обратилась, и когда он потянулся к регуляторам, я остро почувствовала свою жалость к нему, к его увечьем: да, он приспособился, но как же жаль, что это с ним случилось. Проснувшись, я не вздохнула с облегчением: «Это сон!», потому что чувствовала: не сын мой младший – главный в этом сне, нет, через этот сюжет мне было передано ощущение моей Мамы. Она остро жалела меня и старалась подставить плечо, не задумываясь о последствиях её помощи, полагая, что главное - облегчить мне жизнь.
"Нам не дано предугадать..." последствий самых, казалось, благородных наших поступков, когда этими поступками мы вмешиваемся в другую судьбу, в другую семью, в отношениях других, пусть и самых близких, людей.
Да, тогда вмешательство Мамы было облегчением для меня, но тогда же заложились непростые отношения у нас, родителей, со старшим сыном. Мы не стали одним целым, наше взаимное понимание (прорастание друг в друге) было прервано, перерезано. И хотя разрез, вроде, бы зарубцевался, но шрам остался на всю жизнь.
Выяснилось и вот что. Самопожертвование Мамы было ещё и лишним. Когда у нас родился второй сын, а мне тогда шёл уже тридцать девятый год, то без бабушек и нянюшек мы с Исаем вполне справились со всеми трудностями. Неужели пятнадцать лет назад эти трудности были бы для нас непреодолимыми?..
