17/30 апр. Ночью тревожные предупредительные сны. Верно, где-нибудь совершается что-то решительное. Немцы последние дни одолевают англо-французов и те, по-видимому, держатся лишь надеждой на мыльный пузырь -- на американский воздушный флот. Почему бы ему однако оказаться мыльным пузырем? Если Форд в несколько лет построил 1 1/2 миллиона дешевых моторов, почему Америке в течение года не построить 500 тысяч аэропланов, поднимающих каждый по 20 пудов взрывчатых и горючих веществ? А 10 миллионов пудов динамита или просто керосина, брошенных на Берлин, могли бы существенно повлиять на ход войны. Такая же порция, опущенная на Вену, Мюнхен, Лейпциг, Франкфурт, Гамбург etc. могли бы сломить какое хотите, даже тевтонское упорство. Цивилизация потерпела бы тяжкий удар, но напрасно мы видим содержание цивилизации в остатках прошлого. Оно -- в возможностях будущего. Одной Австралии, одной Ново-Зеландии достаточно для восстановления цивилизации, и в крайности -- одного какого-нибудь Томска. Немцы вполне верно оценили значение воздушного флота, только у них нет средств выслать на Лондон сразу колоссальный флот, но, м. б., они готовят его. Следовало бы, если не умеют добыть мира иначе, готовить так же флот и Америке, но побивать рекорд скорости. Победителем явится первый, успевший нанести роковой удар. Что знаем мы? Возможно, что подобный флот уже летит из Америки или уже прилетел, и мы накануне катастрофы, каких еще не знала история. Уже великою катастрофою явилась подводная война, но воздушная превзойдет ее. Участь Содома и Гоморры потерпят все слишком вспухшие и извратившие плоть человеческие муравейники. Крещение огнем, обещанное Христом, придет! Если бы я дожил до эпохи, когда гром затихнет и начнут разбираться в истории этой гибельной войны, я сделал бы вклад в эту историю маленьким трактатом. Основной мыслью я взял бы следующую.
Мировая война произошла, как всякое зло, из добра: накопление благ в человечестве произвело обвал в пучину бедствий, род человеческий "что любил, в том нашел гибель жизни своей". Любил в последние века богатство, приобретение, захват у природы все больших и больших средств, и именно это привело к краху. Каким образом? Очень просто. Машинный труд, вооруженный и организованный капиталом, создал невероятную дешевизну, т. е. общедоступность всего. Народные массы, по природе своей состоящие из малоодаренного цинического, рабского человеческого материала, были подняты искусственно над своим уровнем, над уровнем постоянного и тяжелого труда и бедности. И рабочий класс, и крестьянство не столько своею силой, сколько бессилием правящих классов добились равенства в множестве важных отношений и даже экономического равенства, ибо почти все стало доступно почти всем. Добились свободы, добились братства, поскольку оно возможно в столь огромной семье. И как только добились всего этого, так и начался -- задолго до войны -- распад человеческого общества, основанного на этих шатких началах.
Оказалось на практике, что свобода, равенство, братство хороши лишь на вершинах общества, а не в низах его. На вершинах, где многовековая самодисциплина аристократии выработала добродетель и связанное с ней блаженство, вполне уместна свобода, равенство, братство. Тут эти явления искренни и бескорыстны, обузданы высоким духом благородства. Но совсем иное дело в низах народных. Там истинно-аристократический элемент слаб, т. е. действительно благородных людей немного. Они тонут в массе людей, нуждающихся во внешнем обуздании за отсутствием внутреннего и нуждающихся в чужой, более высокой воле.
Короче говоря, внизу человечества всегда нужна дисциплина, основанная на двух началах -- труда и бедности. Оттого Бог и обрекает большинство рода человеческого на труд и бедность, что это условие общественной дисциплины, порядка и возможного довольства. Если машинная цивилизация сделала всех богатыми, то тем самым она сделала ненужность труда. Когда все дешево и всем доступно, то не хочется больше работать -- по крайней мере с прежнею инерцией, к-рая создавала видимость охоты и даже страсти к труду. Социализм есть перелом в психике народных масс, тот момент, когда желание работать сменяется пожеланием. Это не физическая усталость, а психическая. Вот центр теперешней мировой драмы. Как старая аристократия сама когда-то развратилась богатствами, изнежилась, обессилела и этим ядом заразила буржуазию (самый энергический слой рабочей массы), так буржуазия в свою очередь и сама изнежилась и заразила этой изнеженностью низы народные. Достигнув почти всех уровней аристократии, промышленники теряют смысл к дальнейшему напряжению сил и ослабевают. Достигнув почти всех уровней буржуазии, нынешний полуинтеллигентный, соблазненный чужой роскошью пролетариат перестает быть циником и становится эпикурейцем. Дешевые и доступные ботинки чрезвычайно быстро делаются органически необходимыми для человека, десятки поколений предков которого ходили или босиком или в лаптях. А дешевые ботинки внушают зависть к дорогим, уже недоступным; момент социального раздора. Быстро приподнятый над диким и варварским бытом, пролетарий быстро усвоил культурные потребности и утратил варварскую энергию труда. Зачем трудиться, если 1) нет палки, принуждающей к труду, и 2) нет бедности, принуждающей к нему. А если возвращается бедность, она встречается как ужас, нестерпимый и невыносимый, чего вовсе не чувствовали даже ближайшие предки.
Чтобы поддерживать даже невысокий уровень богатства (а высокий тем более) нужна повышенная работа, а что вы поделаете, если возбудители этой работы ослабли? Я думаю, несмотря на неслыханный рост промышленности в Европе и Америке в последние десятилетия, этот рост шел на счет прогресса изобретений и машин, а не развития работоспособности самих рабочих. Напротив, прогресс машин скрывал за собою регресс человеческого труда. Пролетариат в течение немногих десятилетий стал 1) работать меньше (сокращенный рабочий день) и 2) хуже прежнего.
Я согласен с тем, что прежде продолжительность труда была часто чрезмерной и была в ущерб производству, -- ее следовало сократить, -- я боюсь только, что сокращая количество труда, перешли уже кое-где в другую крайность. А главное, сокращая до 8, до 6 и менее часов в день, устанавливали наклонность ослаблять возможное напряжение, а это принцип очень опасный во всякой тренировке. Трудно добраться до своего рекорда, трудно удержаться на нем, если же вы умышленно ограничиваете труд -- вы роняете все рекорды и стандарты труда, выбрасываете вообще finish, мистический момент достижения достигнутого вами совершенства. Если бы, скажем, в цирке акробат ограничил число часов ежедневной практики, не доводя себя до усталости, он бы тотчас же потерял все достигнутые нумера. Если бы музыкант, актер, писатель, живописец сказали: работаю столько-то времени и отнюдь не больше -- они тотчас же ущерб количества перевели бы в ущерб качества. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что пролетарии всех стран стали соединяться с того момента, когда древняя дисциплина труда и бедности ослабела и понизила их трудовые качества, повысив -- вместе с культурой быта -- притязательность и социальную зависть.
Тут сами собой сложились два психических момента: 1) Зачем работать много, если недостающее богатство можно отнять у богатых земляков? 2) Зачем работать, если продукты труда можно отнять у соседей. Социалисты и в Европе, и в Америке уже долгие годы пробуют отнять богатства (более воображаемые, чем действительные) и у родных буржуев, -- но до сих пор это не удавалось. Дело в том, что между изнеженной буржуазией и рабочим классом непрерывно образуется буфер, род сфероидального состояния жидкостей на горючей плите, это -- неизнеженная буржуазия в лице только что разжившихся рабочих. Эти еще не успели изнежиться и потерять трудовой инерции. Эти любят труд и бережливость, а потому уважают собственность. Надеясь на свои выдающиеся выдвинувшие их силы, они уверены в том, что добудут богатства без грабежа, одним мирным соревнованием. Этот класс буржуазии -- спаситель цивилизации, но под двумя давлениями -- сверху и снизу -- его роль делается все труднее. Приходится везти на своих плечах двух лентяев -- потерявшую трудоспособность высшую буржуазию и теряющий трудоспособность низший пролетариат. И бары и хамы не хотят работать и, что хуже, нигде не могут работать, до того выродились, есть однако хотят. Отсюда предрасположение, если не к внутреннему, то к внешнему грабежу, к завоевательной войне. Уравнение войны, ея формула, очень сложная, но главный ее член -- жадность захвата, первичное свойство протоплазмы, по мнению проф. Павлова, забирать и ассимилировать, вот в чем жизнь. Немецкий пласмодий слишком разросся и переливается через край. Коренной импульс его -- захватить, что можно, и если труден внутренний захват, то, м. б., удастся внешний. Удастся ли?
Боюсь, что небывалая по размерам и средствам война вызовет (и уже вызывает) небывалые же и неожиданные осложнения. Народы в стремлении обобрать друг друга могут быть так же обмануты, как два мальчугана с корзинками сырых яиц, вступившие в драку. В результате -- перебитые яйца и вместо приобретения убыток. Если американцы выполнят план свой засыпать Германию огнем и раздробить ее динамитом, то в самом деле может так сложиться, что и победители и побежденные будут лежать в развалинах. Немцам нужно сильно спешить, чтобы предупредить адский план Янки. Впрочем, захватив Амьен и Кале, сокрушив английскую армию и даже взяв Париж, немцы не свободны еще от американской угрозы.
Свободное копирование
