Наши деньги кончились неожиданно и гораздо раньше, нежели ожидалось.
Ника пропил их остаток с каким-то «старым путиловцем», которого случайно встретил на улице. Он явился домой среди глубокой ночи пьяный, дерзкий и начал упрекать меня за брак с Красовским, за то, что я намеренно «вскружила голову» Михайлову. Я поняла: конечно, он страдал внутренне оттого, что пропил деньги, да еще какие деньги… От продажи моих золотых вещей. И чем стыднее ему было, тем больше он зверел.
Можно легко себе представить сладострастное любопытство Пискли, приникшей ухом к нашей двери, мой стыд и отчаяние от всего происходившего!..
А на столе лежала длинная бумажка, исписанная корявым почерком Пискли. Жизнь у нее оказалась вдвое дороже той, на которую мы, въезжая, согласились. За месячный прокат пианино мы должны были платить почти ту же плату, что и за комнату, в то время как она говорила мне: «играйте, пожалуйста, все равно инструмент стоит, и я сама не играю». Чайник, вскипяченный после одиннадцати вечера, считался «ночным» и стоил столько же, сколько билет в кино. Каждая принятая ванна стоимостью своей равнялась цене кресла первых рядов Мариинского театра.
Словом, жить не на что было, а на нас уже лежал долг.
Напрасно Ника, протрезвившись, стоял передо мною на коленях, просил прощения, уговаривал не волноваться. Все было напрасно… Я плакала горько и неутешно, потеряв надежду, ради которой уехала в Ленинград. Кто пережил, тот знает, как бывает страшно и сладко поверить, простить, очиститься от всего темного, недоверчивого, злопамятного и обрести надежду… а потом вдруг увидеть, что это было глупо, смешно по-детски и сентиментально?.. Я вновь увидела лицо «зверя», «свинцовый», тяжелый, мутный взгляд пьяницы… и продолжала плакать. Тогда Васильев быстро встал с колен, схватил свою штатскую меховую шапку, подбежал к окну, рывком распахнул форточку и выбросил шапку на улицу. Потом вытащил из-под кровати чемодан и вынул замшевую фуражку летчика с черным орлом.
– К черту все! – решительно заявил он. – Ты мне всю голову задурила, я точно идиот стал, точно скрывающийся преступник какой! Довольно с меня! – И, хлопнув дверью, вышел.
А я все плакала. Безумный человек! Ведь меховую шапку можно было бы продать, все-таки были бы хоть какие-нибудь деньги…
Три-четыре дня мы питались одним хлебом. Пискля терпеливо ждала уплаты долга. Ника искал другую квартиру.
– Да как же ты переедешь без всякого задатка? И не расплатившись здесь? – недоумевала я.
– Да если я вновь стану летчиком Васильевым, а не той штатской фигурой которой ты меня сделала, я все устрою! На то я и я!
Мне оставалось только махнуть безнадежно рукой. В сердце не было ни капли надежды.
Но вот однажды днем Ника пришел с улицы возбужденный и веселый.
– Идем! – сказал он. – Скорей одевайся, и идем. Я нашел комнату!
– Как, без денег? – изумилась я.
– Идем, идем скорей! – Ника не хотел отвечать, было похоже на то, будто он нашел клад.
Ника привел меня с Сергиевской на улицу, находившуюся рядом. Название ее было Моховая. Одно название согрело уже сердце. Моховая… Такая улица есть в Москве… и совсем недалеко от Поварской…
Свободное копирование
