Завезя меня в Звенигород, Ника вдруг ожил; он загорелся какой-то новой идеей, которая полностью им овладела и которую он держал от меня в секрете.
– Увидишь! – говорил он, блестя глазами. – Что я только устрою… всех удивлю!
Он стал исчезать все чаще. Я оставалась совершенно одна.
Дни, полные безделья, сводили с ума. Напрасно я просила у Ники купить мне бумаги и чернил. Он воображал, что я буду кому-то писать тайные письма. Когда я просила, чтобы он привез мне из города книг для чтения, он неизменно говорил:
– Тебе и от своего ума некуда деваться, еще читать вздумала. Вот позволял тебе читать – читала-читала да так начиталась, что ночью от меня удрала. Тебе нечего делать? Лежи и поправляйся!
– Я уже поправилась!
– Все равно лежи! Это тебе полезно.
Свидетелем жизни старого монастыря являлся повар гостиницы – Поп-верста, бывший монах. В мирском крещении его имя было Сергей, но при пострижении он принял имя Сильвестра. Под этим именем он остался и при советской власти. Имя для произношения довольно трудное, и его звали Сильверст, отсюда, наверное, и появилось прозвище «верста». Этому имени способствовал и очень высокий рост бывшего монаха.
Когда-то, до монастыря, он был поваром, и неизвестно, какая жизненная драма заставила его постричься. Но когда стали разгонять монастыри, то Поп-верста не захотел покинуть ставшие родными места и остался здесь, вернувшись к своей прежней профессии: стал поваром при бывшей монастырской гостинице.
Высокий, худой и смуглый, он ничем не походил на обычного толстенького, самодовольного повара. Было ему лет пятьдесят, темные небольшие глаза смотрели тускло, безразлично. Был он молчалив, немногословен, говорил ровным, тихим голосом. Волосы – беспорядочные, жидкие, черные – выбивались из-под белого поварского колпака, который он носил только около плиты, а в свободные часы спешил поскорее надеть старую, замасленную монашескую скуфейку.
Свободное копирование
