В 1923 году железная дорога не доходила до Звенигорода. С Александровского вокзала садились и ехали в Голицыно, оттуда несколько десятков верст – на лошадях.
Звенигород издавна назывался «русской Швейцарией». Вокруг – высокие горы, живописные овраги и непроходимые леса. В нескольких верстах от Звенигорода стоял знаменитый монастырь Саввы Звенигородского.
Васильев выбрал своей «резиденцией» большую старую гостиницу при монастыре.
Устроив меня в одном из лучших номеров, успокоился.
– Здесь пока и будем жить, чтобы больше ты от меня не вздумала бегать!.. – сказал он, улыбаясь самой счастливой и удовлетворенной улыбкой.
– Что за смесь ты налил мне в шампанское? – не переставала я его допытывать. – Мне кажется, у меня навеки обожжены все внутренности… Скажи, ради Бога, что ты мне такое подмешал? Кто дал тебе эту убийственную смесь? Ветеринар какой-нибудь или коновал?.. Мне же надо знать, какими лекарствами лечиться!
– Ничего! – не смущаясь, весело отвечал он. – Что дал, то и дал… ничего там смертельного не было, а что болит, так это естественно: я сам сказал докторам, будто ты отравилась, вот они несколько часов подряд тебе рвоту и вызывали, да еще какую длительную, потому и болит, вполне естественно… Ничего, и так пройдёт!.. – Его поступок казался ему естественным.
– Ну а если б мое сердце не выдержало твоего пойла, тогда что? – спросила я.
– Тогда?.. – Тени набежали на его лицо, и оно помрачнело. – Тогда, наверное, умерла бы… значит, такова судьба… все лучше, нежели бросила бы, ушла от меня… – Потом, встряхнув головой, словно отгоняя вставшие перед ним образы, он уже весело продолжал: – Ты ведь ничего не знаешь, а я свою машину продал, чтобы у нас деньги были, чтобы ты здесь отдохнула, в средствах не стеснялась. Я тоже хочу месяц отдохнуть от полетов, наши доктора мне сейчас летать не дают, сволочи!.. Говорят, что-то с сердцем…
– Докутился?..
Он мрачно на меня посмотрел и передразнил:
– «Докутился»… Не докутился, а ты довела, все сердце мне исклевала. Я говорил – курчонок, забралась мне в сердце и клюешь. Пока не выклюешь – не успокоишься… Ну скажи мне, ну почему ты меня не любишь? Почему? От меня все женщины с ума сходили…
Такие разговоры повторялись ежедневно.
– Вот где был твой север, твоя далекая Арктика, врун несчастный… – негодовала я.
– А с тобой иначе нельзя… вот тебя умной считают, – смеялся он, – а по-моему, не умна ты, поверила тому, что я тебя разлюбил, что оставить могу… вот глупа…
Революция застала Васильева в чине летного полковника; теперь он подходил к сорока годам и имел за своей спиной тот летный стаж, который означает даже здоровое сердце по-летному изношенным. Он должен был перейти на учебные полеты и теоретические занятия в преподавании военной авиации. Но я видела, что любовь к небу и тоска по нему заставляют его сильно страдать.
Свободное копирование
