автори

1427
 

записи

194062
Регистрация Забравена парола?
Memuarist » Members » Lyudmila_Osipova » Мое блокадное детство - 9

Мое блокадное детство - 9

23.02.1942
Санкт-Петербург, Ленинградская, Россия

В феврале отец пришел домой, он вез на санках вещи, и мама вышла к нему во двор. Они сидели на санках и разговаривали. Отец сказал, что его брат и жена умерли от голода друг за другом. Он зашил их в простыни и отвез в морг. Они могли бы выжить, если бы меняли вещи на продукты. В доме оставались костюмы сына Володи, его золотые часы, отрезы на пальто, но тетя Катя сказала: «Что принадлежит Володе ничего не трогать, умирать буду, не отдам». Когда отец был на работе, приходил моряк и принес посылку с продуктами родителям от Володи, но их уже не было в живых. Посылку взял Силивестр Лукич, муж папиной сестры, и ,хотя отец просил его поделиться, он не дал ему ничего. Папа больше не ходил на работу, он лежал на оттоманке бледный, осунувшийся и часто дремал, закрыв глаза.
«Гриша, - сказала мама, - я решила сходить к Левке, может быть, она даст нам что-нибудь из продуктов». На следующий день она ушла на Васильевский остров. Я села у окна и стала читать книжку. В комнате было тихо, и я вдруг поняла, что не слышу дыхания отца. Я подошла к нему и спросила: «Ты жив, папа?» «Жив, Люсенька, - он помолчал и добавил,- живи, доченька, расти большой и…», - он не договорил. Я закричала: «Не умирай, папа!». Но он не отозвался. Мне стало страшно, я была одна в комнате. Анна Николаевна сидела с Вовкой и ночевала у них. Я стала ждать маму, но она не шла. За окном стало синеть, пошел тихий снег. «Наверно, мама обессилела, - думала я, - и упала где-нибудь, и снег ее заносит. Папа умер, и я скоро умру, и меня зашьют в одеяло и увезут из дома, как Альку». Я заплакала и увидела маму, она шла по двору. Когда она вошла, я бросилась к ней: «Мама, папа умер». В моем голосе было столько отчаяния, и мама, чтобы успокоить меня, сказала: «Не волнуйся, доченька, он спит». Она разделась, затопила печку и закрыла лицо отца платком.
От Левки она принесла буханку черного хлеба и пол-литра розового сиропа на сахарине. Она дала мне кружку кипятка, отрезала хлеба и налила в блюдечко сироп. Мама занавесила окно, зажгла коптилку, а мне велела ложиться спать. Я легла, но от всего пережитого заснуть не могла. Мама села у стола и стала что-то шептать, мне показалось, что она молится. Она сидела и качала головой, и тень от нее металась по потолку и стенам, как раненая птица.
Утром к нам пришла тетя Таня, жившая на втором этаже, с мамой они зашили тело отца в бордовое ватное одеяло, с трудом вынесли во двор и положили на санки. Был солнечный и морозный день 23 февраля – День Красной Армии. По радио передавали военные марши, моряки-балтийцы поклялись, что сегодня ни одна бомба, ни один снаряд не упадут на город. Тело отца вывезли на улицу Восстания, миновали Кирочную, и через Чернышевский переулок вышли на набережную Невы. Я шла следом. На берегу стоял огромный высокий барак. Его двухстворчатые тяжелые ворота были открыты настежь. У ворот стояла женщина с опухшим лицом, мама стала ей что-то говорить. Женщина посмотрела на меня: «Бедная девочка, пришла хоронить папу». Я отвернулась: незнакомые люди, которые говорили со мной ласково, вызывали подозрение. Мне казалось, что они хотят меня увести и съесть.
У стены барака я увидела стоящую мертвую старуху. В платье, с растрепанными седыми волосами и раскрытым ртом она была похожа на ведьму. У её ног лежали отрубленные человеческие ступни. «Почему она стоит, - подумала я, - ведь мертвые лежат. И вдруг догадалась: на улице сильный мороз  и она замерзла и стала твердой как лед. Посредине барака был неширокий коридор и по обе его стороны высились до самого потолка огромные горы трупов. Он и лежали штабелями как дрова. Некоторые были зашиты в простыни и одеяла, другие в обычной одежде, с открытыми лицами покоились на спине. Господи, как много их  было: мужчин, стариков, женщин, детей, наверно, много, много тысяч. Казалось пол-Ленинграда полегло в этом зловещем бараке.
Я тихо пошла по коридору, как будто кто-то толкнул меня в спину. Говорят, дети боятся мертвых, но, наверно, я была так потрясена увиденным, что страх прошел, мысли лихорадочно неслись в голове. Может быть, я вижу сон? Я оглянулась. Ярко светило солнце, мама развязывала веревку, которой привязали текло отца к санкам. Значит, я вижу всё это наяву.
Почему так много неукрытых тел? И вдруг я вспомнила слова Нины Федоровны. По городу ходят девушки сандружинницы из отрядов МПВО, они заходят в квартиры и уносят умерших. Их некому зашивать в простыни – все умерли. Я шла по коридору, а он уходил далеко вглубь и проход между нескончаемыми штабелями трупов сужался. Я поворачивала олову, то в одну сторону, то в другую сторону и вглядывалась в худые бледные истощенные лица умерших. У некоторых страдальчески, как в последнем вдохе были открыты рты. Как много детских головок, в шапочках, платках. У одной девочки платок сполз и были видны русые прядки.
Сердце мое сжималось от боли. И как только я выдержала всё это. Почему мама не остановила меня, когда я пошла по коридору среди трупов. Зачем мне было видеть этот ужас, чтобы нести его потом в памяти всю жизнь.
Я шла как во сне и вдруг я увидела Альку. Я подошла ближе и поняла, что ошиблась. Красивый темноволосый мальчик моего возраста, с бледным мраморным лицом, казалось заснул. Он совсем не был похож на мертвого.  Он лежал на спине до плеч закрытый телами и только голова на уровне моих глаз была открыта. Как мне стало его жалко! Наверно он жил где-то рядом, раз привезли его сюда. Может быть на улице Восстания или Маяковского, как и я, он ходил в Таврический сад, во дворец пионеров на Невском, и мы, может быть, с ним где-то встречались. Я стояла перед ним и не могла оторвать взгляда от его прекрасного лица. Подошла мама, взяла за руку и вывела меня к воротам. Около одинокого гроба на полу лежало тело отца в бордовом одеяле. Мы постояли над ним, прощаясь, и тихо пошли мимо длинного барака, где остались лежать тысячи ленинградцев, умерших от голода.
Ленинградцы, дети мои! Ленинградцы, гордость моя! Тетя Таня и мама плакали. Сквозь всхлипы мне слышался голос тети Тани: «Господи, да что же это такое, что это такое, господи? Сколько народа полегло, сколько народа. За что?» И вдруг она громко вскрикнула: «Будьте вы прокляты изверги, будьте прокляты во веки веков!» И я поняла, что она проклинает немцев.
А день был такой солнечный, такой морозный, такой тихий. Моряки балтийцы сдержали свою клятву. 23 февраля 1942 года город не обстреливали и не бомбили.
У наших ворот Нина Федоровна счищала снег с тротуара. Мама сказала: «Зайди к нам Танечка». В комнате она достала из тумбочки буханку черного хлеба (целое богатство), отрезала поперек порядочный кусок и протянула его тете Тане. Та взглянула на хлеб, губы её задрожали, и она уткнулась лицом в мамино плечо.
Весь день я ходила как потерянная и только вечером, когда обо всем рассказала Анне Николаевне,  немного успокоилась.
А ночью мне приснился жуткий сон, будто я иду по мертвому бараку и слышу голос Альки: «Люся, вытащи меня». Я подхожу к нему и тяну за руки, чтобы освободить от трупов, которые на нем лежат, но мне это не удается – он примерз к ним. Мы слышим как по проходу к нам бегут немцы, они стреляют  из автоматов и орут: «Хальт, хенде хох!» Мы кричим и плачем, и я в слезах просыпаюсь. Мама тормошит меня: «Доченька, что с тобой?» Захлебываясь я говорю: «Алька, я его не вытащила, немцы…» Анна Николаевна встает с оттоманки: «Агафия Петровна, зачем вы повели девочку в этот ад». «Анна Николаевна, укажите мне место, где я могу спрятать Люсю, этот ад повсюду».
Видимо потрясение от увиденного было так велико, что потом я долго видела сны, где мы с мамой убегали от немцев. А бежать во сне было так трудно, ноги еле передвигались. А немцы все ближе и ближе, они стреляют, они хотят убить нас, и я слышу их гортанные крики: «Хальт, русиш швайн». Я в ужасе просыпаюсь и не могу понять, где я нахожусь. Потом понемногу прихожу в себя, вижу маму, которая лежит со мной и греет меня, и испытываю огромную радость. Значит я дома, среди своих, а это был только сон пусть страшный, но сон, а не явь. С тех пор я возненавидела немецкий язык, когда по радио передавали постановку, где слышалась немецкая речь, я приходила к черной тарелке, и злобно выключала радио, чтобы не слышать этой лающий, этот ненавистный язык, который нес  собой смерть.

22.05.2014 в 15:02


Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Юридическа информация
Условия за реклама