Молодая семья переехала жить в Гянджу вскоре после смерти Николая Петровича и рождения Веры. Дом оставили старшему брату Михаилу Качанову, приехавшему вместе со всем семейством в Азербайджан незадолго до всех этих событий.
Гянджа – один из самых древних городов Азербайджана – основан в VII веке. Родина великого поэта и мыслителя Низами Гянджеви (XII век). Назывался так до 1804 года, потом был переименован в Елизаветполь (в честь императрицы Елизаветы Петровны), а в 1918 году его снова назвали Гянджой. В 1935 году после убийства Кирова город получил новое имя – Кировабад – город Кирова, хотя Сергей Миронович Киров никогда в нем не был (он работал в Баку какое-то время). Кировабадом он назывался вплоть до распада Союза, и вновь был переименован в Гянджу в конце 80-х. Но надо сказать, когда я была школьницей, мы себя называли гянджинцами, но никак не кировабадцами.
Папа устроился работать слесарем 7 разряда на Водоканал-строе, сняли частный домик, начальство пообещало в скором времени дать квартиру, и вроде бы все потихоньку устраивалось. Но тут случается такая история. Папа встретил там же на Водоканал-строе своего односельчанина, еще по Сибири, про которого он знал, что тот был, по выражению папы «душегубец», т.е. убийца. Папа сделал вид, что не узнал его, хотя это было совершенно невозможно, так как этот человек был старшим братом папиного товарища детских лет, и он его хорошо знал и помнил. Однако тот, опасаясь разоблачения (а он в свое время скрылся от правосудия, бежал из села и никто не знал куда), стал всячески вредить папе, а затем и вовсе решил убрать свидетеля, и дважды подстраивал различные покушения, имитируя производственные ЧП. Посоветовавшись с мамой, папа решил больше не испытывать судьбу, и уехать из города. Он ушел с этой работы, даже не дождавшись трудовой книжки – его не хотели увольнять, и семья уехала весной 1937 года из Кировабада в Дашкесан.
Дашкесан – «режущий камень», в переводе с азербайджанского. Есть такой районный центр в Азербайджане. Правда, городом он стал называться только в 1948 году. А тогда, в 1937 году, это был поселок геологов с крупным кобальтовым рудником, и даже когда наша семья уже в 50-х годах жила в Нижнем Дашкесане, этот поселок, получивший статус города, по старинке продолжали называть 85 км, или Верхний Дашкесан. Я была там только один раз с папой, и почти ничего не запомнила, ведь в 54-ом мне было всего 5 лет, но по сравнению с Нижним Дашкесаном, представлявшим в 50 годы небольшое село, по кривым гористым улочкам которого бегали полосатые армянские свинки, он мне показался действительно городом. А в Нижнем Дашкесане не было даже водопровода, воду брали прямо из реки, носили ведра на коромысле по тропинке, круто взбиравшейся в гору, и это было нелегкое занятие, но вода была чистая, прозрачная, как слеза, и вкусная. Кстати, стоит он на реке Кошкарчай, реке буйной, вьющейся в глубоких ущельях, не то, что Гянджачай там, на равнине – в Кировабаде. Места эти удивительно красивые, я потом бывала в горных странах и на Кавказе, и в Саянах, и в Италии. Но более красивых мест не видела. Интересно и то, что в Нагорном Карабахе азербайджанские и армянские поселения в те времена перемежались, жили не конфликтуя, как моя мама говорила, "спокон веку". А теперь вот прокатилась по Карабаху война и до сих пор нет мира в тех краях... Понятное дело: горы нашпигованы полезными ископаемыми, прежде всего полиметаллическими рудами, и когда дело пошло к выделению Азербайджана и Армении в самостоятельные государства, и те и другие стали предъявлять права на эти богатства. А я думаю, что если бы по справедливости этот вопрос решался, то следовало бы придти к мирному соглашению, и установить там какой-то совместный протекторат, потому что исторически оно так и было, что жили в этих горах и азербайджанцы, и армяне...
Однако вернемся в 37-ой год. Автомобильная дорога в те времена была только до местечка Баян (см. примечание), а дальше надо было ехать на лошадях. Верочке в это время было немногим больше 2-х лет, но она уверяет, что помнит, как сидит на лошади, кто-то поддерживает ее сзади, а кто-то ведет лошадь под уздцы вниз с горы. Кругом горы, все в белом цвете: цветут какие-то деревья – весна. Родители говорили, что никак она не могла этого помнить, ведь маленькая очень была. Но ведь откуда-то зарисовалась эта картинка с натуры в маленькой головке моей старшей сестры?..
Здесь, в Дашкесане, наконец-то получили права гражданства мои брат и сестра. Дело в том, что в Родниковке даже не было возможности зарегистрировать новорожденных детей. Поэтому и записали в свидетельствах о рождении Шурику 4 января 1932 года, а Верочке – 1 января 1934 года. При этом брату указали истинное место рождения – с. Родниковка Нухинского района, а Вере написали, что она родилась в пос. Дашкесан. Но зато Шурик так и не знал, когда же действительно он появился на белый свет: мама с папой не пришли к консенсусу, обсуждая этот вопрос, причем не только утерялся в их памяти день, но даже и месяц: то ли ноябрь, то ли октябрь. Однако по папиной версии – это было 26 ноября 1931 года.
В Дашкесане папа пошел работать на кобальтовый комбинат механиком. Кобальт – стратегическое сырье, в войну был на вес золота, использовался для получения сверхтвердых, прочных, жаростойких и коррозионно-устойчивых кобальтовых сплавов, применявшихся в самолетостроении. А что такое были самолеты в ту войну говорить не надо – и так ясно. Именно поэтому была у папы бронь от призыва в действующую армию. И как не порывался он записаться добровольцем, ничего не вышло. Раз даже запрыгнул в машину с отправлявшимися на фронт призывниками, и не хотел вылезать, но ссадили. Ведь он был единственным механиком на руднике, а кроме него всех мужчин – два подрывника и подмастерья – 15-17-летние пацаны. К слову сказать, все, кто был в этой машине, погибли, не доехав до фронта: состав разбомбили по дороге. Вернулся только один человек, инвалидом без обеих ног, он-то и рассказал о судьбе посельчан. А папа всегда сожалел, что не пришлось ему воевать, и на мои шутливые укоры, что, мол, «ведь тогда и меня могло бы не быть», реагировал мало.
Работа на руднике была очень тяжелая, вредная и опасная. Как-то раз пошли они, папа и его подмастерье, пятнадцатилетний паренек, в дальнюю штольню за каким-то делом, предупредили, чтобы пока не вели взрывных работ, но взрывник забыл, и в результате взрыва оказались папа и этот мальчик отрезанными от белого света – засыпало их в штольне. Они откапывались трое суток, хорошо, что воздух как-то просачивался, затем пришлось им несколько метров по узкому вертикальному стволу вверх взбираться без всяких подручных средств и без ступенек, конечно. Папа упирался локтями и ногами, да еще паренька этого на плечах держал – тот совсем ослаб за эти дни. Но все-таки выбрались на свет Божий. Посмотрели друг на друга: а оба седые. Папе было чуть более 30-ти, а парню тому – и вовсе 15. Вот так и получилось, что я помню папу только седым, и, кстати, роскошная у него была шевелюра. Он зачесывал свои густые волнистые, серебристо-серые волосы прямо вверх и это было красиво. А были они у него до этого несчастного случая пшенично-пепельные, как у меня. И когда я, будучи студенткой, однажды приехала домой на каникулы с крашенной лондоколором рыжей гривой, папа просил меня никогда больше не красить волосы. Он вообще был дипломат в вопросах воспитания: вот если бы он приказал, или ругал, кричал, то еще неизвестно, как я среагировала бы на это. А как рассказал эту историю и добавил, что мои волосы напоминают ему его молодость... Ну, как я могла не послушать папу. Да, впрочем, и свой цвет волос у меня был, что там скромничать, куда красивее, чем после окрашивания.
В Дашкесане родители прожили без малого 10 лет. Здесь, в Дашкесане, родила мама еще двух дочек – Галю и Свету, но им не суждено было жить, там же в Дашкесане их и похоронили. Галя родилась в 1936 году, единственная из всех детей она была в мамочку – черноволосой, быструшкой, вспоминали, что росла чрезвычайно активная, быстро развивающаяся девочка, но прожила меньше двух лет: умерла в результате осложнения от кори. И не осталось от нее ничего, даже фотографии, только память. Светлуша родилась в 1938 году, на фотографии она стоит, поддерживаемая мамой, ей чуть больше года. Очень похожа на нас маленьких – меня и Веру. Ей было почти два с половиной года, когда заболела она сибирской язвой и сгорела в несколько дней.
