Скоро мы втянулись в эти ночные налеты, возвращались с трофеями, иногда даже с бараном за спиной. Помогал нам молодой крестьянин Василь Чирук, живший на краю деревни Бродницы. Он был большим специалистом воровать кур из клеток, картофель из ям и овец из отар. При польской власти сидел за воровство в тюрьме. Не оставил этот промысел и в последнее время. Тем же занималась и его мать с лицом, изрытым оспой, и льняными, вечно растрепанными, как у ведьмы, волосами. Это был фактически их единственный источник существования, потому что надела земли и даже огорода они не имели. Единственным их имуществом была хата на краю деревни.
Василь случайно наткнулся на нас, когда бежал в лес после очередной кражи. Он бродил по Сварыцевичскому лесу, заметил нашу камышовую избушку и застал нас. Василь поклялся, что никому не расскажет о нашем убежище. Приходил он к нам очень часто. Сперва появлялась его кудлатая собака, а затем показывалась его приземистая фигура в серой сермяге.
Однажды в предвечерний час он прибежал запыхавшись: в деревне немцы и полицаи шныряют по домам, чердакам, сараям, ищут евреев. Немцы расклеили плакаты, предупреждающие, что сожгут деревню, если там будет найден хоть один еврей.
В ту ночь мы не разводили костра и не выходили из леса. Василь также сидел с нами. Мы прислушивались к мелодичному волчьему вою. Василь заметил: «В сентябре волчьи свадьбы, потому так воют».
Вдруг послышались приближающиеся шаги. Все подумали:
— Кто бы это мог быть?
Мы схватили свои суковатые палки и «винтовки».
— Может быть это заблудившийся еврей?
Шаги приближались к избушке. Было слышно, как ломаются ветки и как ноги грузнут в болоте. И вот раздалось слово: «Свой!» Из темноты возникла фигура Максима Мисюры, одетого в куртку и пилотку. Его полотняные штаны были мокры и вымазаны грязью от блуждания по болотам.
— Я вас еле нашел, — сказал Максим.
Максим был нам хорошо известен. Он был дружен с моим двоюродным братом Эфраимом, с которым служил вместе в одной советской части и вместе в 1941 году попал под Полтавой в плен. Вместе они бежали из немецкого лагеря. Шли по ночам, а днем скрывались в стогах сена и в камышах. На маленькой лодке переправились ночью через Днепр. У деревни Вичевка они разлучились. Мисюра отправился к своим дядькам на хутора, Эфраим — в Домбровицкое гетто, откуда потом бежал накануне «акции».
Мисюра был просоветски настроенный крестьянин. Он был безграмотный, пас овец и скот у своего отца. Однажды он бросил на произвол судьбы скот и побежал к советской границе, чтобы переправиться в Советский Союз. На границе его поймали польские жандармы, крепко избили и отправили домой на Вичевские хутора. Со временем он стал активно работать в Белорусской Громаде.
Мы обрадовались его приходу. Он нам объяснил, что скрываться у своих родных, так чтобы никто не знал, невозможно, поэтому он решил уйти к нам.
Завязался разговор об оружии. Шмуэль Пурим рассказал, что его отец спрятал на чердаке в сарае Якоба на новом селе в Серниках наган и что хорошо знает это место.
На следующий день несколько человек из нашей группы отправились в Серники на новое село. Огородами добрались до сараев Якоба и к тому сараю, где был спрятан наган Пурима. Шмуэль нашел наган.
Все рассматривали при свете луны наган, оценивая его как величайшую драгоценность. В магазине нагана было пять патронов.
В ту же ночь загорелись дома и сараи атамана Иванченко, Моторко и Гриця Полюховича. Небо стало пунцово-красным, и большое зарево распространилось над деревнями, хуторами, Сварыцевичским лесом и над братскими могилами у Суломирских хуторов, оповещая, что война еврейских мстителей против истребителей еврейского народа началась.
Свободное копирование
