Прошло уже три недели, мы изъездили сотни километров, но ничего подходящего не нашли. Всюду было примерно одно и то же: если имелась вода или до нее можно было легко докопаться, все вокруг было заселено; а там, где на опушках не виднелось вездесущих парагвайских чакренок, не было воды.
Керманов, почти не слезая с коня, мотался по всему округу, не заглядывая только в веленский район. Наконец, возвратившись однажды из Концепсиона, он вызвал меня и сказал:
— Как видите, Михаил Дмитриевич, до сих пор мы только зря теряли время, и это потому, что действовали почти вслепую. Но сегодня я познакомился в городе с доном Педро Гуджария — родным братом бывшего парагвайского президента. Он из здешних помещиков, но разорился и сейчас занимается скупкой у крестьян хлопка. Знает всю эту местность как собственную ладонь и предложил показать нам действительно хорошие участки. Так что приготовьтесь, завтра на рассвете выезжаем.
Как у Керманова было условлено, утром мы пешком дошли до железной дороги, сели в поезд и проехали на нем верст двадцать, до станции, на которой ожидал нас дон Педро. Это был грузный мужчина лет пятидесяти, весельчак и балагур. В молодости был он очень богат и, в частности, ему принадлежала вся эта железнодорожная ветка, которую потом откупила казна. Однако и до сих пор к нему тут относились почти как к хозяину и в поездках ни с него, ни с тех, кто его сопровождал, никогда денег не брали. Кажется и грузы его возили бесплатно. Но с годами капризная богиня Фортуна повернулась к дону Педро спиной, а выражаясь менее поэтически, он прокутил все свое состояние и вынужден был на склоне лет заняться скупкой и перепродажей хлопка, проявляя при этом кипучую энергию, совершенно не свойственную парагвайскому характеру: в самую отчаянную жару его можно было ежедневно встретить в лесу или на кампе, где обливаясь потом, но сохраняя обычную жизнерадостность, он с утра до вечера разъезжал верхом от села к селу и от чакры к чакре.
Пока мы пили чай и закусывали, кто-то из подручных дона Педро привел оседланных лошадей и не теряя времени мы выступили в поход. Путь предстоял далекий: предполагалось проехать вглубь района километров семьдесят, заночевать на какой-нибудь чакре, а на следующий день возвратиться другой дорогой.
Ехали мы почти все время лесом, в котором часто попадались естественные и вырубленные поляны с возделанными участками земли.
Кстати замечу, что по официальным данным в Парагвае тогда насчитывалось около одного миллиона жителей. Но на основании всего, что я видел в глухих областях страны, которые считались почти необитаемыми, могу утверждать, что эта цифра далека от истины и в действительности населения тут было гораздо больше. В самых диких уголках сельвы, куда, разумеется, не ступала нога статистика, то и дело можно было натолкнуться на поляну или на искусственную вырубку, дававшую приют нескольким парагвайским семействам, как правило чрезвычайно многодетным.
То же самое мы видели и сегодня. Несмотря на свою привлекательность, плодородную почву и даже наличие воды, эти небольшие островки в лесном океане были пригодны только для одиночных крестьянских хозяйств и не давали простора для поселения целой колонии, без необходимости выкорчевывать сотни гектаров девственного леса.
Мы заезжали на каждую встречную чакру и, благодаря нашему гиду, всюду встречали самый радушный прием. Достойно удивления, как желудки наши могли вместить то невероятное количество терере, которое в этот день каждому пришлось высосать. Впрочем, немало было выпито и каньи. Дон Педро знал тут всех, до последнего человека и для любого чакареро или бабы при встрече сейчас же находил какую-нибудь шутку, иной раз довольно соленую. Мало того, ему было досконально известно чем каждый крестьянин дышит, какое у него количество земли, что он посеял, что хочет продать и сколько у него дочерей на выданье.
Под вечер, уже изрядно усталые, мы двигались шажком по неширокой лесной прогалине, когда нам перебежало дорогу и сейчас же скрылось в лесу какое-то странное животное, явно кошачьей породы, но величиной со среднюю собаку. Оно было рыжевато-серого цвета, с очень крупными коричневыми пятнами и окраской не походило ни на ягуара, ни на какого-либо иного зверя из семейства кошачьих. Я было подумал, что мы имеем дело с совершенно новым, неизвестным науке зоологическим видом, но дон Педро рассеял это нескромное предположение:
— Молодая пума, — сказал он, — Они в течение первого года жизни имеют такую окраску, а потом, вырастая, становятся рыжими.
Вся эта экспедиция была очень интересной в познавательном отношении, но нашей основной задачи она не разрешила. Даже Керманов, одержимый желанием утереть мне нос с веленским участком, вынужден был признать, что ничего подходящего для колонии мы не видели.
Свободное копирование
