5 апреля 1942 года, Бузулук
Сегодня Пасха - воскресенье. Это чувствуется хотя бы потому, что мы без обеда. Столовая не работает. Вечером будем печь куличи - точнее, хлебы из остатка муки. Новая проблема: муки до новой выдачи не хватит, запас картошки (мороженой) кончился. Выезд в Бузулук за продуктами был малорезультативен: привез два ведра картошки, тоже оказалась подмороженной (на 100 рублей), четверть литра масла подсолнечного (60 рублей), 200 г сливочного (60 рублей), 2 кг пшена (87 рублей), тыкву (30 рублей). Это все ненадолго. Молока все еще нет (не продают). Надо искать картошки и молока. На лето, очевидно, молоко, пшено и паек хлеба - основа питания для нашего брата эвакуированного.
Сегодня Таня, голодая без обеда, наседала на меня с проектом идти в армию. Это ее новое увлечение. Лейтенанты кончились. Немало они причинили мне волнений и временных огорчений (даже страданий). Прежде всего я сразу же видел, что все это парни заурядные (по содержанию). В том числе и предмет увлечения Тани. В нем много 'деревенщины' (как я его характеризировал Тане). Следовательно, увлечение им ничего не давало положительного. Новое ощущение от безделья, скуки - не больше. А тут еще ее 'чересчур откровенные' признания об одном вечере 8 марта с выпивкой.
На другой день она отдала мне для отправки два письма (не закрытые) - Насте и Вале Пучковой. Я должен был продолжить письмо Насте. Чтобы не повторяться, прочитал Танино письмо Насте. Там было глухое упоминание о лейтенантах. А я как раз писал Насте об увлечении ими Тани (в порядке 'жалобы' что ли, рассказывая, что меня волнует сейчас). Так как письма Вале от меня не скрывались Таней (разрешалось читать, чтобы знать о московской жизни), то я решил после некоторого колебания заглянуть и в ее письмо к Вале, рассчитывая там найти более ясно изложенное отношение к лейтенантам. И нашел. Пишет Таня, что вчера сидели парами (в разных темных комнатах) и целовались. И резюме: 'Красота!' Ну, от такой красоты чуть меня не стошнило. Почта не приходила, и письмо не ушло. Через пару дней вышло объяснение: Таня заявила, что это неверное описание, краски сгущены и оценка, очевидно, спешно сделанная, непродуманная. Затем визиты лейтенанта к нам в комнату, поведение довольно беззастенчивое - все это говорило за то, что, с одной стороны, Таня не думала о том, что надо держать его в рамках хотя бы 'некоторого уважения' (не допускать полной вольности в поведении), а с другой - о его 'деревенщине'.
Вот об этом говорили мы с Таней одну-две недели (пока они не уехали) довольно 'громко' и, к сожалению, безрезультатно. Но думаю, что все-таки не совсем напрасно. Это урок жизни, он заставил ее хоть немного взвешивать свое поведение. Может быть, и признать - для себя, по крайней мере, - что не сумела установить должное отношение (допускающее и развлечение с ее согласия, когда она хочет, и воздержанность, когда нет на это развлечение приглашения).
Еще до отъезда их все-таки решила идти на ремонт комбайнов (с костюмом кое-как дело уладилось). Как, однако, туго она воспринимает мои убеждения. И на другой день после отъезда пошла на работу. Сегодня неделя, как работает. И как Буд-то уже втягивается. Но вот новый бросок в сторону. ВЛКСМ мобилизует девушек для работы в Красной армии. Среди выделенных двух Тани не было. Одна шла добровольно, даже просила, но только для того, чтобы вырваться из рамок семьи, на свободу ('работа на армию' - уже побочный мотив для оправдания, может быть и внутри себя, основного стимула). Другая пошла добровольно выделенная.
Прежде всего задело Таню, почему не 'выделили' ее. Она решила, что из-за меня (отчасти это правда, так как 'выделение' происходило в комнате, где я работал, и мое присутствие несколько 'скомкало' обсуждение ее кандидатуры). А затем соображение, что она опять 'на особом положении', 'не вместе со всеми', 'отстает от всех' (как в Москве: не поехала на трудовой фронт, не начала заниматься в Академии). Я считал (и высказал ей), что по ее 'самостоятельности', 'выдержке' (полному отсутствию, конечно, этих качеств) она в армии будет малополезна. А риск для нее гораздо больше, чем для других (от разных случайностей - и все потому же). Участвуя же в уборке урожая на комбайне, она, подготовившись, будет, несомненно, более полезна делу обороны (кстати, и сама пройдет хорошую трудовую школу). Ну, разумеется, опять мои убеждения остались непринятыми (я что-то не припомню случая, чтобы когда-нибудь мои доводы были приняты без возражений, выработалось что-то вроде привычки сразу не принимать моих доводов, расценивать все их огульно как доводы старика, не понимающего требований современной молодежи). Но все-таки эти 'разговоры' весьма полезны хотя бы потому, что приучают к оценке своих (ее) подсознательных стремлений, проектов, поступков.
Сегодня одна 'добровольно выделенная' вернулась из Бузулука, из райкома. Сказано, что будет работать не на фронте, а в Чкалове или другом месте. И вот снова соображение, что и ей надо уехать, разгрузить меня от ее рта (жадного до еды). Сегодня соображения желудочного порядка. А по сути говоря, подсознательное стремление к разнообразию, новым ощущениям, хотя формально (даже и для убеждения себя) - 'помощь армии'. Почему же не было активного стремления до лейтенантов помочь армии путем участия в уборке урожая, когда я 'взывал' к этому?
12 апреля 1942 года, Бузулук
Вернусь к повести моей жизни. Из первого года студенчества следует отметить споры с 'Хахой' Ильинским (гимназическое его прозвище). Он был склонен к философии и самостоятельному мышлению. Я больше в то время следовал авторитетам. Споры касались веры в Бога (я тогда пытался неуверенно защищаться, хотя теперь уже не вспомню как), теории флогистона (127) (он нес какую-то чепуху про эту теорию), плагиаторстве Гоголя. У обоих было много задора (особенно у него), и споры эти, а затем разные склонности к быту нашей совместной студенческой жизни в одной комнате повели к нашему 'разрыву'.
Из событий первого года - наводнение, кажется, 13 ноября (ст. ст.) 1903 года. Когда возвращались с Хахой домой (через дамбу и Тучков мост), ветер с моря был страшной силы, носились над Невой буревестники и с крепости стреляли из пушки (предупреждение о наводнении). Утром картина предстала во всей красе (Малая Нева из нашего окна). Вся река была покрыта всплывшими дровами (тут около нас была набережная, где выгружались дрова). Они колыхались на волнах сплошным покровом. Порывы ветра срывали канаты, которыми зачалены были дровяные баржи. Вот один канат лопнул (первый от моря). Баржу, как щепку, заворачивает на середину реки на другом канате. Он натягивается как струна - еще порыв ветра, второй канат лопнул, и полетела баржа, как щепочка, на быки Тучкова моста. Там их не одна была прибита. Часть нашей набережной (Тучковой) была над водой. Поэтому мы выходили через двор, где были наложены дрова, на них накинуты половые доски. По таким 'мосткам' выбрались в переулок, вышли на Средний проспект и Первой линией думали пробраться к Университету. Но не тут-то было. Университетская набережная была тоже под водой. Ночью в Историко-филологическом институте (рядом с Университетом на набережной) произошел пожар, и студентов, которые жили (в обязательном порядке) в общежитии института, вывозили верхом на бочках пожарной части, приехавшей тушить пожар. До Николаевского моста возили пешеходов от угла Первой линии (у Румянцевского сквера) на телеге. Вскочил фертом на телегу один чиновник (с портфелем - рвался на службу в город). Как только телега обогнула угол Румянцевского сквера, порыв ветра 'котелок' его моментально сорвал и бросил, как футбольный мяч, на середину Невы.
Пришлось нам подаваться обратно и Средним проспектом и переулками добираться до университетской столовой. К вечеру буря утихла.
Свободное копирование
