Первая тетрадь - 25

15 июня 1915 года, Скопин

     Прогулка состоялась, хотя весь день небо хмурилось и будто собирался дождь, но к вечеру прояснилось, и мы в восемь часов отправились в лес. Прибыли туда только в половине десятого. Дорогу кто-то выбрал самую длинную, шли долго, но было не очень скучно. Вослебские должны были прийти прямо в лес, так что Марку не к кому было пристать - все сто раз слышали его похождения и приключения. Ему и самому неинтересно, ему нужны новые люди, которые слушали бы с восторгом его импровизации.

     Я познакомилась с гимназистом седьмого класса Ряжской гимназии. Мы его прозвали племянником, а он нас тетушками. Он очень веселый, подвижный, особенно разошелся под конец прогулки, все время всех смешил своим пением и анекдотами.

     В лесу мы сошлись с вослебскими, и нас всего стало 26 человек: 12 барышень и 14 молодых людей. Хотя время и военное, а кавалеров больше, чем барышень. Это ничего, будет веселье.

     Когда напились чаю, Марк с Олей ушли гулять, и Марк, наверно, нашептал ей... Она не знает его и, конечно, поверит. Вероятно, он ей объяснился в любви, предлагал поехать в Москву, а может быть, уже сделал предложение, как Ане Лаговой. Олечка была очень интересна и элегантна в своем белом платье и светло-зеленом шарфе, да вечером все кажутся интереснее. Каким образом Марк объяснился Душе и сделал предложение, я, может быть, напишу завтра, если будет время, а теперь займусь описанием прогулки.

     Напившись чаю в палисаднике будки, мы стали танцевать - там укатанное, гладкое место. Много плясали, особенно Коля Лагов. Он пляшет так серьезно, будто совершается что-то священное - это-то и составляет комизм. Коля сначала плясал с граблями, потом покрылся белым платочком и стал выкидывать коленца. Вдруг с лопатой выбегает Сережа Волынский и начинает увиваться около Коли. Но вот Маня подставила им табурет, но он нетвердо стоял на земле. Сережа вскакивает на табурет и летит с него. Раздается дружный хохот и аплодисменты. Потом Маня с Сережей танцевали импровизированное танго. Каких только фигур не выделывали они! То замрут в преклоненной позе, то вдруг помчатся быстро-быстро и закрутятся в вихре пляски. Импровизация вышла очень удачна и вызвала много похвал.

     Чтобы дать отдохнуть музыкантам, стали водить хороводы. Жаль, Души нет, запевать некому. Но потом спелись. Сначала все шло по правилам, но потом расшалились, разбегались. Маня с Алешей стукнулись лбами, да так сильно, что чуть шишки не выскочили. Я столкнулась с Колей Лаг., и ему, кажется, больно досталось. Пошла такая беспорядица, что прекратили играть и пошли опять танцевать. Потом закусили и пошли на поляну на сено. Собственно, в лесу мы не были, а все время просидели на сене.

     Разбросали сено. Разлеглись на нем и стали слушать игру. Два реалиста играли на гитаре и мандолине. Как они хорошо играли! Их игре способствовала еще обстановка. Из-за леса взошла луна и озарила все нежным светом, а по краям стояли мрачные высокие деревья, будто страшные мифические исполины, и нежная мелодичная музыка очаровала всех. Все примолкли, наслаждаясь этой красотой. Перестали играть, появилось желание подурить. И начали шалить, смеяться. Друг в друга бросаются сеном, мне за шею насорили сена, и так щекотно стало. Потом стали рассказывать сказки страшные, и опять все примолкли. Стало холодно, был час ночи, все объелись, а Олечка ушла с Марком в одном легком платье. Но вот показались и они. Олечка оделась, они опять ушли и не появлялись до самого конца прогулки. Я и Маня стали тянуть в лес, но все так пригрелись, зарывшись в сено, что никто не идет. Мы с Маней пошли одни. Тихо, страшно в лесу. Ни звука, ни шороха. Мы жмемся друг к другу и осторожно, боясь нарушить тишину, идем по дорожке. Вскоре заметно стало светать. Было три часа ночи. Мы с Маней стали просить идти домой. Уже совсем рассвело, когда собрались идти. Пошли мы какой-то другой дорогой, где трава так высока, что юбки и обувь стали сырыми. Домой прибыли в пять утра.

     16 июня 1915 года, Скопин

     Марк, или Петр Андреевич Львов, - неизвестная личность. Нас познакомил с ним Фильцеприныч. Зачем он нас познакомил? Где не надо услужил. Он страшно много болтает про свое прошлое. Всем надоел. А кто знает, правду он говорит или нет? Наконец он стал всем противен, все начали избегать его. Как он жалок! Все стараются показать ему, что он им противен, а он будто не понимает. Почему он не хочет понять? Может, он бог знает кто, наше общество ему льстит и он старается удержаться в нем. Он себя называет писателем, нам давал читать в рукописи один рассказ. Нам многое не понравилось, но в общем ничего. Странно! Как это нам он дает читать и оценивать? Боже мой, каких знатоков нашел! Он очень и очень подозрительная личность. Я реже стала ходить в сад, чтобы не встречаться с ним. Он всегда подходит, а я его видеть не могу. В такую-то личность влюбилась Аня. Он ее привлек, вероятно, своей дурацкою оригинальностью. Она говорит, что он очень властный, а глаза, какие глаза... 'Он на меня посмотрит, так душа в пятки уйдет'. Я, Душа и Маня стали разубеждать ее, но она, видимо, обиделась, хотя не показала этого. Потом дело дошло до того, что Марк и Аня уходили вдвоем в лес или в поле. Однажды к нам приходит Аня и говорит, что дома ей была хорошая нахлобучка. Мама запретила ей гулять с ним и совершенно не велела встречаться. Уже впоследствии мы узнали от Ани, что он после запрета с ним гулять сделал ей предложение. И когда она сказала, что этого не может быть, он отвечал, что это оттого, что он не имеет средств, но если бы он имел средства, то, конечно, она бы согласилась. 'После этого вы материалистка!' - грубо сказал он. Теперь, кажется, между ними все порвано. Аня уехала гостить к сестре, там отрезвится. Дай-то Бог! Неужели верна русская поговорка: 'Любовь зла, полюбишь и козла'? Тогда, значит, ни один человек не свободен, полюбишь кого-нибудь и совсем пропадешь. Это страшно и ужасно!

     18 июня 1915 года, Скопин

     Недавно был новый набор солдат, и их теперь формируют и рассылают по разным городам. Солдат провожают жены, матери и другие родственницы. Так как от нас станция недалеко, то слышно, как они уезжают. Когда отходит поезд, солдаты начинают петь, но нет, это даже не пение, а всеобщий стон, который хочет заглушить все страшное, чудовищное, что поднимается в душе каждого солдата. К этим песням-крикам присоединяется причитание баб, и долго еще раздаются эти причитания по уходу поезда. Сколько в них горя, безвыходности! Часто причитания бывают искусственны, но много и искренних, сердечных, выражающих столько неподдельного страдания.

     25 июня 1915 года, Скопин

     Нашу гимназию велели приготовить для солдат, так как, вероятно, в Скопин в скором времени прибудут четыре полка, которые займут здание гимназии. Жаль будет, если гимназию и правда займут солдаты, тогда учение скорей всего отложат. Это ужасно! Распустили с 15 апреля по 16 августа, то есть на целых четыре месяца, да вдруг еще отложат. И так столько упущений за тот год. Хотя бы в седьмом классе было учение правильно. Ведь мы выпускные, придется так много заниматься, потому что мы за шестой класс еще не все прошли, а в седьмом всегда трудно, потому что большие требования, тем более при теперешнем председателе Алексее Михайловиче Покровском.

      27 июня 1915 года, Скопин

     После ужина мы пошли в поле, то есть я, Маня, Настя и Лиза. Сначала рассказывали друг другу о прочитанном в этот день, а потом незаметно перешли к воспоминаниям детства.

     Как их много, и некоторые такие незаметные, невыдающиеся, а как они врезались в память и как дороги и неоценимы для каждого. Было Маней затронуто одно происшествие из моего детства. Для меня эта история слишком тяжела, я стараюсь не вспоминать о ней. Когда Маня упомянула ее, я молчала и не хотела поддерживать разговор. Я как-то думала записать это в дневник, но не стала тревожить воспоминания, которые были почти забыты. Теперь надо записать и хорошенько припомнить все мелочи.

     Мне тогда было лет 7-8. У нас была нянька лет 12-13. Не знаю почему, но ей пришла фантазия все рвать и говорить на меня. Как хорошо сейчас помню: она разорвала детский головной чепчик и спрятала его в ящик с моими куклами. Стали искать чепчик - нигде не могут найти.

     - Может быть, его Наташа в свои куклы затащила, - говорит нянька.

     - Нет, нет, мама, я чепчика не брала и не видела, - говорю я.

     Ничего не подозревая, мама переглядела мой ящик и нашла чепчик.

     - Стыдно, Наташа, брать да обманывать, - укоризненно сказала мама.

     - Она его и спрятала-то так далеко, под самый низ. Да он разорван, - говорит как ни в чем не бывало нянька.

     Я стала оправдываться и расплакалась, но мне не поверили. После этого случаи 'рванья' стали учащаться. Как-то пропало полотенце. Мама меня подозвала в гостиную и спрашивает: 'Где ты схоронила полотенце?' Я сначала долго молчала, но потом сказала, что спрятала под матрац кровати. Мама перерыла всю кровать и полотенца, конечно, не нашла. 'Наташа, Наташа, что ты делаешь?' - говорила мама, и у нее выкатилась крупная, сверкающая слеза. Никогда мне не забыть этой слезы! Бедная мама, она так страдала за меня! Однажды зимним вечером папы не было дома. Нянька сидела с маленьким ребенком у стола на полу, я сидела рядом. Я видела, как нянька вынула что-то белое и стала рвать. 'Мама, мама, нянька что-то рвет!' - крикнула я. Нянька, конечно, оправдалась. Вскоре в детской нашли рваное полотенце. Я созналась, что это сделала я. Почему я тогда молчала и принимала все на себя? Трудно объяснить. Этот раз я уверилась, что предположения мои верны: рвала нянька. Мама за это разорванное полотенце простила и взяла с меня слово, что я больше не буду.

     В этот вечер мне мама позволила играть с сестрами. Вообще в это время она не велела никому со мной играть, чтобы я не научила кого-нибудь из них тоже рвать. Как ясно, тихо было у меня тогда на душе. Я думала, что все кончилось, но не тут-то было. На следующий день на сцену явилось что-то еще - кажется, мое разорванное хорошенькое платьице. Папа думал, что у меня какая-нибудь болезнь, он даже поговаривал, не свозить ли меня в Рязань. Как-то меня привязали за веревочку к ручке двери. Как я рада тогда была этому: 'Ах, как бы хорошо было, если бы я всегда была привязана! Мне бы на полу около двери сделали постель, я здесь спала бы. Тогда мама и папа увидали бы, что рву не я, а няня', - думала я, сидя на привязи. Но меня, конечно, скоро отвязали.

     Не помню теперь, долго ли все это продолжалось, только я однажды решилась молиться об этом Богу. Я спала в то время на кушетке в столовой одна. Когда все наконец улеглись и потушили огонь, я стала молиться. Я решила молиться всю ночь напролет и совершенно не спать. Как я тогда молилась, не помню, но я все время повторяла одни и те же выдуманные мною слова. Помню, что здесь почему-то был сахар, но в какой связи, не помню. Как горячо, усердно я тогда молилась, сколько неподдельного благоговения и сердечности! Я немного помолюсь, потом прилягу, а потом опять начну молиться. Мне тогда казалось, что я молилась всю ночь, но, вероятно, я все-таки несколько раз засыпала. Под самое утро я заснула крепким беззаботным сном. Утром просыпаюсь и вдруг узнаю от Мани, что няни больше у нас не будет, мама наймет другую. Оказалось после, что мама няньку застала на месте преступления и ей дают теперь расчет. 'Бог услышал меня: нянька уходит!' - пело все во мне.

     Мама, кажется, тогда не поверила, что рвала одна няня, она подозревала и меня. Какое тяжелое, удручающее впечатление оставил этот случай из детства. Мне иногда представляется это каким-то призрачным сном, но не действительностью. Это, кажется, самое тяжелое впечатление из детства.