Случилось это в самую холодную пору – в конце декабря. Приближался Новый Год и многие, потихонечку, начинали готовиться к празднику. Ну, женщины, естественно, бегали по магазинам, стояли в длиннющих очередях, ради того, чтобы купить батончик колбаски или килограмм мандаринов, а еще хуже ─ ненавистной хурмы, которая в те, далекие советские годы, была незаменимым лакомство к празднику. А мужская часть населения относилась к этому проще ─ что купил,─ то и выпил. И желательно побыстрее.
И вот, в преддверии Нового Года, меня и Сережу Соловьева (о котором я рассказывал выше в главе «Мои коллеги») пригласил к себе в гости в общежитие наш аспирант Мирадыл Мирсадыков, а ныне (2009 г.) Генеральный директор Ассоциации профессиональных участников страхового рынка Узбекистана.
Чествование приближающегося Нового года свелось к элементарной пьянке, которая в их, узбекском, варианте сводилась к плову и спирту смешанному с гранатовым соком и настоянному на палочках ванили. Ваниль практически полностью отбивала запах спирта, гранатовый сок придавал приятный вкус и нежный розовый цвет… ─ мы напились, то, что называется «до положения риз».
Поняв, что своими ногами из-за стола мы не уйдем, Мирадыл с своими узбекскими друзьями решил устроить нам скорое протрезвление. Для этого нас вытащили на улицу, и стали пихать в спины, чтобы заставить пробежать пару кругов вокруг корпуса общежития. Ничего толкового не получилось. Поскольку наши ноги были неспособны к передвижению, то мы либо просто скользили по дорожки, либо наши ноги разъезжались и мы падали в сугроб. Да и просто, без посторонней помощи, мы на ногах стоять не могли.
Стало ясно, что протрезвить нас методом «пробежки» не удастся. Тогда Мирадыл предложил, проверенный веками, метод «окунания». А вместо бочки с холодной водой использовать сугробы, которых в ту снежную зиму было предостаточно.
«Окунание» помогло ─ после четвертого или пятого «кунка» мы стали «мычать», то есть пытались что-то сказать неворочавшимся от выпитого языком, а после десятого или двенадцатого ─ стали пытаться, как младенцы, делать «первые» неуверенные шаги.
Сережа заговорил первым. И сказал: «я… х-о-о-очу-у-у… с-с-с-сать…», покачался на месте и тут же упал на бок. Аспиранты подняли его и потащили на помойку за мусорные контейнеры. Я, нетвердым шагом, качаясь и шатаясь, так, как будто бы я снова учусь ходить, побрел за ними. Зачем ─ не знаю сам.
Серегу довели до помойки. Самое удивительное, что несмотря на все свое невменяемо-пьяное состояние, многократные падения и купания в сугробах, он не выпускал из правой руки свой кожаный портфель, с которым ежедневно ходил на работу. Видимо, боязнь потерять портфель, настолько сильно въелась в его подсознание, что заняла самую приоритетную позицию, как дыхание или дефекация. Сережа мог забыть, как его зовут, запутаться в улицах, жениться в конце концов, но потерять портфель он не мог.
Ребята поставили его, а сами встали немного поодаль, чтобы если он упадет навзничь, поймать и не дать разбить затылок о крепкий накатанный лед около мусорных баков. Смотрим ─ Соловьев, делает один нечеткий шаг вперед и ставит портфель на землю. Затем, покачиваясь, долго роется у себя в штанах и, наконец, появляется долгожданная струя, которая попадает точно на портфель. Моча стекает по обоим сторонам портфеля, проникает внутрь, и искрится радостными капельками в свете окон общежития. От портфеля идет пар. Через несколько секунд создается маленькое желтенькое озерцо посредине которого стоит соловьевский портфель.
Это видят все, даже я, но не Сережа. Закончив мочеиспускание, он произносит – «пйду домой…» и, схватив портфель, широким, из стороны в сторону, шагом неожиданно направляется к метро. На ручку он то ли не попал, а может быть на нем были перчатки и он ничего не заметил ─ не знаю. Пока я задумался о ручке его портфеля, Соловьев веселой раскачивающейся походкой приближался к метро. Я решил, что я тоже трезвый и припустился за ним. Но догнать его не смог, поскольку раз три упал и безнадежно отстал.
Самое интересное происходило наутро. Соловей опоздал на работу часа на два, что случалось с ним только после очень серьезных пьянок. Явился он с хмурым серым лицом и сразу, кося как-то неуверенно глазами в сторону, обиженно спросил меня – «зачем ты мне вчера в портфель нассал?!» После чего отвернулся и пошел прочь, грустно свесив головой.
Я пошел за ним. Никакие доводы, что это сделал сам Серега, он не воспринимал. Он твердил что-то про то, как он пришел домой, и как его родители поразились запаху, исходящему от портфеля. И пятое, и десятое…
Интересно то, что, с его слов получалось, что родители не удивились ни его пьяной роже, ни тому запаху, который исходил от него, а удивились только обоссанному портфелю. Видимо напивался Сергей часто, а вот портфель обоссал ─ первый раз!
Сережина мать стала мыть-перемывать, недоумевая ─ кто же совершил такое надругательство над портфелем ихнего сына. А поскольку я был единственным, которого запомнил Сережка, еще будучи трезвым, то все подозрение, конечно, пало на меня. И только к вечеру, когда, прочухавшись от вчерашней пьянки, в институт подгребли Мирадыл и компания, я смог заручиться их поддержкой в доказательство того, что Серега самолично обгадил свой портфель.
Минут десять, после этого, он некоторое время недоуменно крутил головой из стороны в сторону, что-то бормотал… Спросил, как-то грустно и жалобно: «Это? Правда?» А когда получил утвердительный ответ, громко и ясно произнес «Нет, так пить нельзя!», после чего, левой рукой держась за голову, правой стал открывать свой заветный сейф, где хранился технический спирт, чтобы опохмелиться.
Самое интересное, что в дальнейшем, Соловей до такого больше не допивался.
Свободное копирование
