Занимаясь научной работой на кафедре Дорожных машин, я практически половину дня проводил в лаборатории кафедры, размещавшейся тогда в аудитории 403н (нового корпуса) на четвертом этаже прямо над вычислительным центром МАДИ. Там разместили, купленный для использования на спецфакультете (ну и якобы для студентов факультета ДМ) графопостроитель «Дигиграф» чешского производства, принадлежащий к ЕС-ЭВМ (единой серии).
Дигиграф
Это был настоящий бронтозавр компьютерного мира. Нет я прекрасно понимаю, что вычислительные машины того периода отличались гиганскими размерами и весом, но это – это была даже не вычислительная машина, а всего лишь – устройство для перемещения шариковой ручки по двум координатам. И при этом состояло из стойки управления, огромного чертежного стола и маленького устройства для ввода перфоленты. Работа происходила следующим образом – мы отдавали на вычислительный центр программы на перфокартах, а оттуда получали перфоленту, и вычерчивали то, что на ней записано на Дигиграфе.
Все эта идея была сплошной профанацией. Может быть когда работало целое конструкторское бюро, которое имело и свою вычислительную машину и этот Дигиграф, подключенный через кабель, а не через перфоленту, вот в этом случае и можно было получить какой-либо реальный результат. А в нашем случае – ничего хорошего не получалось. Была напрасная трата времени и бессмысленное расходование средств. Я даже никакого опыта из этого не получил, кроме как для написания вот этих воспоминаний, поскольку буквально через десять лет все настолько сильно изменилось в вычислительной технике, что все эти ЕС и Дигиграф были забыты начисто и все наработки, сделанные на них, полетели в мусорное ведро.
Но все равно – я вспоминаю свой благоговейный трепет, который охватывал меня в тот момент, когда я продходил к этому агрегату. И все – только из-за размеров и какого-то особенно торжественного строгого дизайна. Сейчас простейший телефон делает в сто раз более сложные вещи – определяет твое местоположение, фотографирует, снимает видео, выходит в интернет и все равно – кажется детской глупой игрушкой, только потому, что у него игрушечно-цветные клавиши с глупыми картинками. А здесь – корпус слоновой кости, кнопки с надписями на двух языках (международном и русском), размером с командирские часы на передней панели, которая закрывалась поднимающимся стеклом, блокировка ключиком – все это не могло не вызывать уважения. Про чертежный стол мне трудно говорить иначе как в превосходной степени. На нем можно было разместить 4 полных ватманских листа. Толщина стола составляла сантиметров 30-40, а сама поверхность была зеркальная и блестела так, как не блестели наши плохенькие советские зеркала. Для крепления листов на поверхности стола был предложен электростатический способ, как раз блестящая фольга и создавала необходимое поле.
Вправо и влево по столу двигалась рамка с пишущим узлом больше похожая на небольшой мостовой кран, чем на пишущее устройство. Толщина металлических деталей была такова, что могла выдержать нагрузку если не в несколько тонн, то в несколько сотен килограмм. Зачем? До сих пор недоумеваю сам. Мнения среди нас по этому поводу разделились. Кто-то считал, что проектировались унифицировано и графопостроители и складские минипогрузчики. Я, прочтя руководство по развертыванию ЕС ЭВМ в полевых условиях, понял, что вся эта прочность нужна для того, чтобы под огнем противника перевезти, распаковать и собрать эту чудовищную машину. Хотя никто не верил, что в условиях войны, пусть даже не атомной, такое возможно.
Информацию в Дигиграф, как я уже ранее сказал, вводили с помощью перфоленты – узкой бумажной ленточки на которой каждая строчка обозначала один байт. Можете представить сколько этой ленты требовалось. Вот уж действительно – профанация. Работать с ней было практически невозможно – она рвалась, заминалась, грязнилось считывающее устройство. Чтобы вычертить один чертеж приходилось порою пропускать перфоленту несколько раз. Считыватель перфоленты создавался видимо по принципу «догнать и перегнать Америку», поэтому гнал перфоленту с огромной скоростью, что на самом деле было очень неудобно. Причем гнал ее не непрерывно, а рывками. Если бы он работал медленнее было бы меньше ошибок и главное – обрывов ленты. Когда она рвалась – ее клеили обычным канцелярским клеем. За Бугром существовал скотч – липкая лента. У нас ее не было совершенно, а если кто и привозил таковую из-за «железного занавеса», то помалу и ее использовали, то, что называется «по капелькам». Это был «тихий ужас». Как и любых других товаров, перфоленты в СССР не хватало – нас призывали ее экономить. Дикость! Дикость! Хотя у меня хватило терпения, чтобы вычертить на этом чудовище тушью(!!!) двадцать листов своего дипломного проекта. Но это был колоссальный труд – руками я бы сделал это быстрее и проще. Здесь было дело престижа.
Я провел в этой лаборатории четыре с лишним года – практически с момента ее основания в середине 1978 года по окончание института летом 1982 года. Потом я несколько месяцев поработал там уже будучи инженером. Но к Новому Году был переведен в лабораторию 175 старого корпуса, где трудился до своего «самоустранения» в 1992 году. За столько лет пребывания в 403н я много видел людей, которые там работали или так – просто – заходили к нам. О некоторых, наиболее ярких, личностях я и хочу рассказать.
Наталья Батурина
Первой секретаршей в 403н работала Наталья Батурина - молодая женщина лет двадцати пяти, которая совмещала работу у нас с учебой на вечернем отделении. Красотой она не отличалась, скорее – наоборот. Более бесформенная, чем толстая, с каким-то плоским блинообразным лицом она не привлекала бы к себе никакого внимания, если бы не достаточно пышные усы, которые пробивались над ее губой. За эту свою особенность она получила «заспинное» прозвище «дама-гусар». Ее усы были действительно гусарские, поэтому хоть она их и сбривала и замазывала какими-то редкими и гадкими советскими кремами, но они, не обращая внимания на косметические ухищрения, все-таки в середине дня начинали пробиваться сквозь замазку, придавая ей вид очень даже лихой. Мы несколько раз рекомендовали ей отпустить усы и не стесняться этой своей особенности, но она относилась к этому очень болезненно и такие шутки кончались истерикой и (один раз) вызовом скорой помощи.
Вообще – она была немного слаба на голову. Насколько я понимаю – мужчины ей не интересовались совершенно, поэтому всякие «соленые» шутки она воспринимала не так, как это делали остальные женщины. Поэтому с ней было довольно трудно общаться. Эта трудность усиливалась тем, что порою ее «заклинивало» на чем-то одном и «расклинить» ее было очень и очень сложно. Помню, как Мишка Кондратьев как-то пришел в джинсах с плетенной косичкой сзади под поясом. Ну джинсы, как джинсы – тогда было много разнообразных моделей. Но Наташка привязалась к этой косичке и бубнила одно и тоже – какая у Миши смешная косичка на протяжении четырех дней. На пятый день ему это обрыдло и он надел обычные «инженерские» брюки, но это Батурину не остановило и она продолжала поминать о том какая косичка БЫЛА на Мишкиных брюках. Мы, понимая ее проблемы, старались, если это было возможно, не обращать на нее внимания, щадя ее психику.
Хотя большинство сотрудников старались сохранить ценного работника, поскольку печатала Наталья на машинке, как бог. У нее была достаточно высокая скорость порядка 300 знаков при ломовой выносливости. Например, она могла без остановки печатать по четыре-пять часов и усталость на ней не была особенно заметна. Поэтому она все время пыталась устроиться на работу в какое-нибудь престижное заведение, типа МИДа, но, видимо неадекватность поведения, все время не давало ей это сделать. Она ходила на тестирование несколько раз и возвращалась с отказом, тяжело переживая невнимание к своей персоне. Наше руководство ее ценило и лелеяло. Были у нее какие-то проблемы по здоровью и ей разрешали по три-четыре дня не ходить на работу не оформляя больничный лист и проч. и проч.
Училась на вечернем она долго, беря раза два академический отпуск, да и звезд с неба она не хватала, но необходимость кафедры в такой отличной машинистке заставляло руководство кафедры проталкивать ее по учебе и, таким образом, проучившись лет восемь, она стала дипломированным инженером. После чего она нашла себе новое место работы и покинула нас, чем, в общем-то, обидела руководство, поскольку как бы не отблагодарила его за участие в своей судьбе, попечатав бы еще пару-тройку лет.
Быть может над ней довлел не очень красивый случай, который произошел с ней незадолго до окончания института. На спецфакультете секретарша Лида Кернер выходила замуж. Она была, и моложе, и симпатичнее Наташки, и печатала намного хуже, и проработала всего лишь полтора года, но нашла себе в МАДИ мужа и теперь праздновала свадьбу. Батуриной пришлось ее идти поздравлять на спецфакультет. Туда она пошла с огромным букетом, а обратно ее принесли на руках и вызвали врача – она упала в обморок, преподнося Лиде букет и в чувство ее никак не могли привести. Выщла она работу только дня через три.
По институту поползли смешки, слушки и прочая мерзость, которая водится во всех научных и проектных заведениях. На нее стали косо смотреть, да и ей самой уже не хотелось мозолить людям глаза, чтобы не вызывать за своей спиной пересудов, поэтому, как мне кажется, она так быстро закончила свою работу у нас.
Больше о ней я никогда ничего не слышал.
Надя Герасимова
Следующей секретаршей у нас была Надя Герасимова, которую позабыть не смогу до конца своих дней. Удивительно яркая и оригинальная женщина с подчеркнуто-лихим кокетством, она хорошо выделялась среди остальных сотрудниц, несмотря на то, что рост ее не превышал 150 сантиметров и, когда она печатала на машинке, то под нее приходилось подкладывать три-четыре тома старых отчетов. Что было в ней такое, что заставляло видеть ее даже в толпе? Глаза? Да – глаза хороши – темные, блестящие, живые с острым-пронизывающим взглядом. Волосы? Темные, пышные они спускались по плечам и трепетали при каждом повороте головы. Эффектно! Фигура? Удивительная – совершенно маленького роста она обладала великолепной фигурой. Ведь чтобы фигура была надо иметь не гигантский рост или огромный бюст, а талию. Есть талия – есть фигура. У Нади талия была, да еще какая, такие именовали раньше «осиными». Поэтому небольшие бедра и грудь были у нее гораздо более заметны, чем у высоких, крупных, но не имеющих талии, женщин. Манера одеваться? Да. Она разительно отличалась в этом плане от остальных женщин МАДИ, которые вообще, в своей массе, одевались плохо. Ее любимые тона были синевато-серые. Иногда с примесью зеленого. Но главное – ее одежда идеально соответствовала фигуре. Я не знаю – она сама ли шила для себя или пользовалась ателье, но было видно, что это ее одежда и только для нее. Никому другому она бы не подошла, не только по размеру, а главное по стилю. И еще – у нее была удивительная походка. Когда она шла на своих высоких каблуках (а нога у нее была настолько маленькая, что идя на каблуках, она, как балерина, шла на мысочках) то в ходьбе раскачивала руками в такт ногам и создавался эффект «танцующей» походки. Это было настолько красиво и необычно, что многие оборачивались на нее, когда она шла по институту.
Печатала она не так быстро как Батурина, зато была украшением нашей лаборатории. Как только она стала тут работать к нам стали заходить сотрудники соседних (и не только) кафедр – якобы – поболтать и при этом все их внимание постоянно приковывалось к Надежде. Я тоже смотрел на нее с восхищением, понимая, что у меня нет никаких шансов, поскольку, во-первых, я был года на четыре ее моложе, а, во-вторых, она оказывала откровенные знаки внимания Сергею Ивановичу. Немудрено – симпатичный мужчина, старше ее на десять лет, в самом расцвете сил – почему бы им не увлечься молодой незамужней женщине. Меня это бесило, поскольку мы с ним дружили и мне достаточно часто приходилось видеть симпатию Нади к нему. Я попросту ревновал. И даже сказал как-то, что «хитрый Серега, у него, и жена, и любовница с одним именем – не перепутаешь. За эту шутка Павлов хотел меня придушить, а Надя только мило улыбнулась и повела плечиком. Очень ей хотелось, чтобы моя фраза соответствовала истине.
Не знаю, как у них там было, но по моему мнению, она была бы ему идеальной женой. И вот с ней-то он бы не умер в сорок шесть лет не земле в заброшенном дачном поселке. Они были исключительно подходящей парой. Достаточно было увидеть как она на него смотрела, да и он очень часто взмахивал головой при упоминании о Наде. Чувствовалось определенная, но к сожалению, так и не реализованная общность.
Ну, в общем, ничего так и не сложилось. Как-то они поссорились – по-моему Надя сказала что-то не так, да и посмотрела как-то не так на Сергея Ивановича в присутствии его жены. Жена фыркнула, он потом стал пропесочивать Надюшку, а она, поняв, что годы уходят, а жизнь не складывается, тихо и незаметно уволилась от нас. Я в то время, кажется, был в военных лагерях и, вернувшись не обнаружил Нади. Сергей Иванович на мой вопрос о ее новом месте работы кратко ответил, что она ему не докладывала. А, когда я спрашивал других ребят, что захаживали в нашу лабораторию поболтать с Надей, то получал насмешливый полувопрос: «А, что – и у тебя сердечко по ней постукивает? Не только ты один, если бы знал, где она, за нею побежал!»
Вот так и пропали следы этой великолепной женщины. Интересно – как сложилась ее судьба?
Наталья Зайцева
Следующая и последняя секретарша в 403н именовалась Наталья Зайцева. Про нее трудно сказать иначе, поскольку одушевленным предметом ее трудно было назвать. Начать с того, что она была некрасива, даже очень некрасива, хотя, если рассматривать ее поэлементно, то каждая часть была не особенно плоха. Но в сумме этих отдельных частей плюс полная безвкусица в одежде, получалось нечто не то, что некрасивое, а несуразное и неприятное, как ложка дегтя в бочке меда.
Она была высока – под метр восемьдесят – и длиннонога - казалось бы, что может быть эффектней для женщины? Не толста и не худа, неширокие бедра и небольшая грудь – практически описание любой маникенщицы! Но к этому добавлялось удлиненное лошадиное лицо, почти полное отсутствие талии и, самое страшное, какой-то удивленно-глуповатое выражение лица, которое встречается у больных детей. Лицо ее портили громадные толстенные очки, которые я попытался как-то с нее снять и только ухудшил ситуацию, поскольку стало видно ее бесцветно-бездумные глаза с ужасным косоглазием. Волосы она носила в старческом пучке, что еще больше уродовало ее и без того несимпатичное лицо.
Даже свои (как я долго пытался изучить сквозь одежду) красивые длинные ноги она умудрялась прятать под какие-то невообразимые джинсы (наверное индийского производства, купленные в госмагазине за пятьдесят рублей), которые морщили на ней, как дембельский сапог, а на тощей заднице – висели пузырем, придавая ей какой-то идиотско-несобранный вид. Еще она никогда не вставала на каблуки. Я даже думаю, что она не умела на них ходить. Но таким длинным ногам каблуки необходимы! Просто необходимы! А она гадила себя какими спортивным кроссовками (которые тогда были в большой моде) превращая ее в какое-то «ползущее» существо. В ее походке не пружинила молодость, а только старческое пошаркивание.
И тогда, и сейчас я думаю, что если бы это чучело покрасить, распустить-поднакрутить волосы, надеть эффектные очки, то ее глуповатое выражение лица исчезло бы само собой, когда бы она увидела, какая она стала красивая. А облачив ее ноги в короткую пышную юбку можно было заставить сотню мужчин волочиться за ней. Но в этой женщине говорил голос предков – ее мать так ходила, ее бабка так ходила и она тоже так будет ходить.
Она говорила, что москвичка, но я в этом сомневаюсь. Не было в ней московского шарма. Может она и родилась в Москве, но ее родители приехали из глухой деревни, сами были такими глухими и воспитали такую же глухую дочь. Еще она говорила, что у нее есть муж-лимитчик, хотя по паспорту она числилась незамужней (проверяли, ради интереса, через отдел кадров), хотя по поведению она явно с кем-то жила, просто видимо без записи в ЗАГСе. Детей у нее не было.
Свободное копирование
