Вот и наступил наш день отъезда. Все в монастыре готовились к Рождеству Христову, гости и паломники прибывали каждый день. Нам повезло, мы приехали немного раньше и оказались в сравнительно малочисленной толпе. Матушка Игуменья распорядилась, чтобы нас с оказией отвезли в Арзамас к поезду. Шёл маленький монастырский автобус, мы со всеми попрощались, и нас втиснули в плотно набитую машину. Кроме нас четверых в ней оказались молчаливая девушка лет 15-ти, средних лет монашка из Рижского женского монастыря и странный хлопотливый дедушка, шофёр и рядом с ним молодой человек. Монашка из Риги привезла в Дивеево подарки и думала возвращаться налегке. Да ей самой в обратную дорогу надавали гостинцев не меньше, был даже запечённый в тесте кабанчик.
Как выяснилось из разговора, который сразу же и естественно завязался, старичка величали «батюшкой», но был ли он таковым, для меня остается загадкой. Он и сопровождавший его молодой человек тоже заезжали в Диеевский монастырь с подарками к Рождеству и, погостив, ехали дальше, а потом ещё дальше, и предстоял им большой объезд к праздникам. Батюшка был говорлив, поначалу мне даже показалось, что он немного «навеселе», его монолог привёл к интересному повороту в общей беседе. Из рассказов прояснилось, что когда-то он был автомехаником, а потом стал дьяконом. Основное место его пребывания - Ульяновск, но он любит передвигаться, ездит по монастырям, выполняет просьбы, поручения скорее по хозяйству.
Слова батюшки, обращённые в темноте и тесноте машины как бы ко всем и к себе самому, размышления вслух, так же как и у нашего первого шофёра, вёзшего нас в Дивеево, были на редкость интересны и разнообразны. Он не знал кто мы, откуда, внутри машины лиц не было видно, одеты мы были как все, просто, поэтому бояться или контролировать свою речь ему не надо было. Совершенно естественно рассказ его с восстановления монастырской жизни перёшёл к предыстории, к разрушению храмов, Саровской обители, и сотен других, разорённых и разграбленных при Советской власти. Батюшка не по-дьяконски ругался и проклинал «хозяев» страны, арзамасских атомщиков, сетовал на бедность и отсталость в Ульяновске.
- А как там памятник «копчушке» (Ленину), всё стоит? - спрашивает Никита.
- А куда же ему деваться, стоит, - отвечает батюшка.
- А улица Водников, а улица Рылеева… не переименовали?
- Всё на месте… - бурчит дедушка.
- Ну а памятник Карамзину, всё там же, в Карамзинском садике? - допытывается Никита. - А овраг в центре города? А на месте ли река Свияга? - вопросы сыпались один за другим.
В темноте не было заметно, удивился ли батюшка от вопросами, задаваемых странным картавым голосом из глубины машины, с совсем не советской манерой разговора. Никита был удивлён такому повороту в разговоре больше, чем сам старичок. После возвращения его с семьёй в СССР из Франции в 1948 году, а ему было тогда 14 лет, их сослали в Ульяновск. Никита, молодой парижанин, пошёл учиться в вечернюю школу рабочей молодёжи и работать токарем на завод, в ночную смену. Отца, вернувшегося на Родину с иллюзиями и мечтами быть ей полезным двумя Сорбоннскими дипломами, арестовали здесь же в Ульяновске в 1949 году. После Сопротивления, пыток в Гестапо, Бухенвальда, Игорь Александрович Кривошеин оказался в тюрьме и лагере с обвинением в измене Родине.
«Будь ты проклят, Ульяновск!» - эти слова от Никиты я слышала часто. Страшные полуголодные годы, полные страха за жизнь отца. Неизвестность его местонахождения после ареста. Никита присутствовал при аресте отца дважды. Один раз - гестапо в Париже, второй раз в Ульяновске. Безысходность, болезни Нины Алексеевны, постоянный страх, что придут и за ними в любой момент….
Батюшка продолжал говорить: - «А когда этот вампир маленьким был, ведь никто в Симбирске из детей с ним играть не хотел, все его боялись. Он злой был. Драться любил, животных мучил, кошек вешал… посмотрите, ведь памятники ему ещё по всей России стоят. Плохо это! Пока они стоят этому антихристу, ничего хорошего не будет в стране. Кровушку этот вампир бронзовый у народа до сих пор выпивает, он от этой крови крепчает, наливается…»
Почему так случилось, что надо было приехать Никите за несколько тысяч километров, чтобы в чреве машины на заснеженной дороге услышать голос, который возвращал его пережитое? Главной темой ненависти дьякона было детство Ленина. Он сыпал подробностями, о которых лично я никогда не слыхала. Подозреваю, что многое, как всегда в таких случаях бывает, было народной легендой, но скорее в противоположность добрым рассказам о дедушке Ленине и кудрявом «мальчике-ангеле», глядящем со значка октябрёнка. Видимо сам рассказчик здорово в жизни натерпелся от советской власти, сдержать себя он не мог, заснеженные поля по которым мы ехали, отделяли Никиту от Потьмы всего несколькими километрами. В 1957 году Никита был арестован, почти год одиночки, потом Дубровлаг. В какой несчётный раз на краю смерти сохранилась семья Кривошеиных молитвами преподобному чудотворцу Серафиму Саровскому? Через все испытания, аресты, обыски, лагеря, эмиграции и реэмиграции хранится в семье медальон с частицами мощей (власов) Святого Серафима. Прислан этот медальон был Государыней в 1918 году из Тобольска в благодарность за помощь Александра Васильевича Кривошеи-на (деда Никиты), которую он оказал Государю Императору и его семье.
Начинался и заканчивался наш путь в Дивеево странно…
Мы вернулись во Францию, к себе домой и через несколько дней я увидела сон. Будто раздался звонок в дверь нашей парижской квартиры. Мы всем семейством сидим за столом, на нашей кухне и ужинаем. Я иду открываю дверь, на пороге с опущенной в смущении головой, стоит мой отец. Он подымает глаза, они полны слёз и при этом он виновато улыбается. Потом его тело отрывается от земли и как бы переплывает в нашу квартиру, потом на кухню. У него в руках маленький детский чемоданчик и одет он в незнакомое мне серое пальто.
«Ну вот, теперь я могу быть с вами…» - произносит он, и меня выбрасывает из сна. Я проснулась и почувствовала, что моему отцу сейчас хорошо, что, может быть, мои молитвы были Господом услышаны, и у отца душа сейчас кротка и успокоена. И показалось мне, что, там, на неведомом нам Свете, он нашёл самого себя и очистился от всего страшного, что терзало его душу всю жизнь.
Милость Божия велика. Господь сподобил меня прикоснуться к великой Дивеевской Святыне, мы помолились о прощении грехов наших. Путешествие многое расставило на места, всколыхнуло воспоминания, кровоточащие раны успокоились. «Слава тебе, преподобие Серафиме! Радуйся душ смятенных умирителю пресладостный. Радуйся в бедах и обстояниих помощниче скорый. Радуйся, преподобне Серафиме, Саровский чудотворче».
Свободное копирование
