Медвежий рёв

МЕДВЕЖИЙ РЕВ

Семья у Васиных была большая. За стол садилось пятнадцать человек. К Пасхе всем справлялись обновки: пиджаки, брюки, платья. Женские наряды и рубашки для детей шили дома, приглашая недели на три или на целый месяц швею.

Шелест разноцветных материй, освещаемых весенним великопостным солнцем, создавал какую-то особенную приподнятость.

За окнами на скворешниках заливались скворцы. Застывшие за ночь длинные сосульки, похожие на пики, с восходом солнца начинали ронять крупные капли. Они падали в круглые ямки во льду возле фундамента. При падении капель во все стороны летели тонкие искрящиеся брызги. Иногда сюда прилетали воробьи. Они суетливо, все время с оглядкой, купались, встряхивая крылышками. Взрослые, увидев это, говорили:

— К теплу, к дружной весне. На Пасху наверное зацветет черемуха. Детям нравилось примерять новые рубашки, пахнущие магазином.

— Не вертись, — говорила мать. Но в новом наряде как раз хотелось вертеться от радости, которую несла с собою весна.

Верхнюю одежду отдавали шить портному. Он несколько раз приходил на примерку. В первый раз материя только кое-где была скреплена на «живую» нитку. Портной чертил на ней мелом линии, ставил точки. Костюм совершенно не имел вида и было жалко материи, искромсанной на куски и запачканной мелом.

При 2-ой примерке на одну руку натягивался рукав, полы были подшиты, прикреплен воротник. При третьей костюм был почти готов и если кое-где сидел мешком или резал под мышкой, приходилось подпарывать для последних исправлений.

К тому времени, когда заканчивалось шитье одежды, на тротуарах уже подсыхало. Распускались ветла и душистый тополь. Мусор во дворах заметался большими метлами из красной, жесткой таволги.

Одновременно с шитьем одежды знакомому сапожнику заказывалась обувь для всей семьи. Васиным всегда шил Онуфрий Базанов — тощий, плешивый, но очень веселый. Новой обувью к Пасхе радовали не только членов семьи, но так же и прислугу.

Однажды, сняв мерки с хозяев, Базанов отправился в кухню. Дети любили смотреть, как кухарка, прежде чем ей снимали мерку, надевала на себя две пары толстых шерстяных чулок, связанных в деревне. Чулки были яркие — красные или зеленые, с крапинками, с кругами, с темными искорками. Назывались они «кобеднишными». Дети долго не понимали этого слова, пока им не растолковали, что в этих чулках ходят к обедне.

— Уж не поскупись Онуфрий Степаныч, попросторней сшей, а то еще «музлы» заведутся.

Так кухарка Матрена называла мозоли. Она была честной, доброй, чистоплотной и не меру доверчивой. За эту доверчивость о ней говорили:

— Матрена с бусорью.

— Что значит «с бусорью» — спросили как-то дети у кучера.

— Что тут долго объяснять? С придурью и все тут.

Детям было обидно за Матрену: если бы действительно была с придурью, не готовила бы так вкусно, особенно пирожков с требухой.

Базанов должен был сшить ей какие-то особенные, «выхофные ботинки» с черными резинками по бокам. Когда мерка была снята. Матрена отозвала сапожника в сторону и таинственно спросила:

— А можно, Степаныч, со скрипом?

Базанов немного призадумался, потом подмигнув в сторону детей, сказал:

— Почему нельзя? Все можно, только за особую приплату.

— Да уж не постою за деньгами, только бы скрипели.

— А лучше всего вот что: когда пойдешь в бакалейку, купи на пятак «Медвежьего реву» и занеси нам в мастерскую.

Через день Матрена была в знакомой лавке, где забирали товар «на книжку», как было заведено в русском быту. Набрав всего по наказу хозяйки, Матрена обратилась к приказчику:

— А теперь, почтенный, отпусти мне за деньги на пятак «медвежьего реву».

— Остался у нас «медвежий рев» или весь вышел?

Сметливый хозяин, видимо, догадался, в чем дело но, не желая обидеть Матрену, сказал:

— Только вчера продали последние остатки. Теперь придется подождать, когда придет из-за границы. Товар этот редкостный, изготовляется в Америке.

— За тридевять земель, значит? — с тоскою вздохнула Матрена.

— Да.

— Ах, жалость какая.

Ботинки были сшиты без «медвежьего реву», но через неделю, как раз на «Красную горку» заскрипели и сердце Матрены затрепыхалось от радости. По этому случаю она отпросилась к обедне, нарядившись в зеленое полушелковое платье. Юбку для шику подоткнула, хотя было сухо. Нижняя юбка была из домотканной шерстянки — красная, широкая, с густой оборкой, которая топорщилась и делала Матрену полной. «Кобеднишные» чулки голубого цвета были с черными шашечками. Голову она покрыла розовой полушалкой с желтыми цветами на затылке, а на плечи набросила шерстяную лиловую шаль с длинными кистями.

Природные румяна круглого лица Матрена усилила краской с цветов кухонных обоев. Из-под полушалки выпустила на виски черные, смоченные сахарной водой «песики».

Это была яркая, движущаяся клумба. Но самым главным шиком были ботинки. Во дворе у Васиных говорили, что Степаныч устроил для Матрены «суприз», чтобы век за него молилась Богу. Вот она от избытка чувств и пришла помолиться, показать себя и всех удивить небывалым скрипом.

У свечного старосты она купила две «пяташных» свечки, а не двухкопеечных, какие ставят скупые люди.

Шаги посреди храма она замедляла, чтобы скрип был как можно явственее. «Рррр... рррр», — раздавалось в главной части собора и в приделах. Весь народ оглядывался, кое-кто сдержанно, беззлобно улыбался, а она, поставив свечки перед иконами справа и слева, так же медленно и степенно прошла назад и стала неподалеку от входных дверей с левой, женской стороны. Она ничего в этот день не просила у Бога. Она только благодарила Его за милость, радость и красоту.