Каждое утро Ляля и Высотский, с усилием перебираясь через эти сугробы, шли на Тверской бульвар, где в бывшем Управлении московского градоначальника помещался административный отдел Моссовета. Ляля получила там должность секретаря заведующего наружной охраной города.
В общей комнате сидели все на тех же местах, как при градоначальнике, машинистка Лизочка и бывший чиновник для поручений Шрамченко. Лизочка, как и при градоначальнике, часто пудрила нос, вынимая из кармана ручное зеркальце, и бодро стучала на машинке. Шрамченко, черный, с густой шевелюрой и бородой, был молчалив и только улыбался всем маленькими, глубоко сидящими глазами. Новое было в нем одно — следы отпоротых погон на плечах.
Еще в комнате сидел регистратор Саша X., одних с Лялей лет, сын серпуховского огородника, любознательный паренек-самоучка, какими полна была тогда Россия. Ляля сразу прозвала его Тагором за то, что в промежутках между записью очередных входящих и исходящих, которых было немного, он, выдвинув ящик стола со спрятанной там книгой, читал «Садовника» Р. Тагора. У Ляли тоже мало было дела, и она, подобно Саше, целыми днями читала. Они быстро подружились. Решено было не терять времени; на пари в течение двух месяцев они изучили стенографию по учебнику, раздобытому Тагором. Ляле это знание не пригодилось в жизни, а у Тагора, как потом оказалось, определило судьбу.
Тагор, как и Ляля, до всего должен был доходить сам. Бог весть как он наткнулся на поэзию. Также сам наткнулся на симфоническую музыку, и это он впервые свел Лялю на «Битву при Керженце» и на «Полет Валькирий», открывших перед ней новую область искусства. Вместе они ходили на бесплатные концерты — все было тогда бесплатно, начиная с продуктов, получаемых по карточкам, и кончая трамваем и почтой. Тагор был неуклюж, сер и невыразителен лицом, чувств своих никогда не открывал, относился к Ляле покровительственно, хоть и был с нею одних лет, следовал повсюду, как нянька, и однажды, ужасно стыдясь, принес ей букетик ландышей.
Начальником Ляли был товарищ Гриб, молодой интеллигентный еврей. Он сидел в отдельном кабинете, где стояла маленькая железная печка, получившая тогда впервые название «буржуйка», и звал к себе время от времени своего секретаря погреться или чтоб угостить ее оладьями, которые сам тут же на буржуйке и пек. Что делал товарищ Гриб? Лялю это не интересовало. Она охотно ела оладьи, механически регистрировала и отправляла какие-то бумаги. Все происходившее вокруг казалось ей временным и не стоящим внимания. На лестнице она иногда встречала мрачного человека с утомленным лицом, который здоровался первый, но ни разу (это она заметила!) не улыбнулся ей. Об этом человеке говорили, что он добр и кристально честен. Это был их главный начальник — известный большевик Михаил Иванович Рогов (он погиб при Сталине как «враг народа»).
Ляля знала, что Рогов и Гриб часто остаются работать по ночам. Если бы они обратили тогда внимание на этих детей, искавших себе живого дела, может быть, Ляля и Тагор пошли бы за ними. Но этого не случилось. Шла перестройка государства, в котором они жили, но с их реальной жизнью она соотносилась в той мере, в какой можно соотнести бодрствование и сон, и до сознания как бы не доходило, что происходит вокруг, хотя в городе быстро исчезали продукты, надвигался голод. Переустройству быта предшествовало его полное разрушение. Вечерами Лялю заботливо провожали по темным, неосвещенным улицам Шрамченко или Тагор. Но в доме Высотских все шло пока по заведенному порядку. Жена Высотского, свежая женщина, затянутая с утра в корсет, царила за столом, где робко между ее четырьмя детьми сидела и Ляля. Младшая дочка Высотского недавно научилась ходить.
Высотская относилась к Ляле снисходительно-ласково и как бы не удостаивала замечать отношений к девушке своего мужа. По вечерам в роскошном готическом кабинете адвоката занимались музыкой, сам Высотский был импровизатором на рояле, приходила иногда жившая выше этажом пианистка. Тогда Высотский садился на ковер у Лялиных ног, а жена его насмешливо и покровительственно улыбалась им ярким, всегда влажным ртом.