Месяц, проведенный в харьковской труппе, научил меня многому, я насмотрелась на несколько "пар", неуважение, с каким относились все к этим женщинам, приводило меня в ужас. Просмотрев все письма К., я поняла настоящий их смысл: ни к одной строчке нельзя было придраться — везде говорилось только о "контракте" и о каком-то туманном будущем. О чувстве — ни слова, один расчет. Все это как молния проскользнуло в моей голове, и мурашки забегали по телу при мысли, что К., очевидно, намеревался воспользоваться моей неопытностью и прибавить еще одну "пару" в закулисном мире.
— Я слышал ваши лестные отзывы обо мне (продолжал Савин) и постараюсь доказать справедливость вашего мнения. Покуда я прошу только вашего уважения, а любовь постараюсь заслужить со временем. Что же вы скажете?
— Я совершенно охладела к К., — сказала я (хотя что-то у меня как будто оборвалось внутри в эту минуту и какой-то клубок поднимался к горлу), — я не люблю его, а главное, не уважаю. В настоящую минуту ближе друга, как вы, у меня нет на свете, — докончила я, протягивая руку, которую он поцеловал.
Тотчас же я ушла домой из театра и, не сказав никому ни слова, отказавшись ужинать, легла спать, но пролежала всю ночь с открытыми глазами.
Что бы я дала, чтобы увидать только на минуту К., услыхать одно его слово!.. Он так умел уговорить, он оправдался бы, может быть, я подозревала его напрасно... Мне казалось, что он входил в мою комнату, с упреками требовал объяснения... Все письма еще раз были пересмотрены мною и показались в ином свете: между строчками был другой смысл, и я видела нежную заботливость там, где прежде казался расчет, нежность вместо холодности... Отсутствие подписи опять наводило сомнение, и моя бедная голова готова была разлететься на куски. Плакать я не могла, да и о чем! В 8 часов я поднялась с тяжелой, точно свинцовой головой и желтым лицом.
На репетиции Савина, слава богу, не было, и я думала (глупая), что вчерашние мои слова не могли быть приняты им за согласие, можно еще протянуть время... Может быть, я получу письмо... Я чувствовала, что так думать, а главное, не отвечать решительно — нечестно относительно Савина, но... это было выше моих сил. Придя с репетиции, я застала у нас Козловского.
— Вот и невеста! — вскрикнул он.
— Машенька, что же ты не скажешь, что выходишь замуж? — спросила теща Шатилова.
— Да это неправда! — сказала я.
— Как неправда! — вскрикнул опять Козловский,— когда Савин это всем объявил и пригласил всю труппу на свадьбу.
— Если Савин сказал, то, значит, правда,— произнесла я каким-то неестественно холодным "театральным" тоном.
Все стали поздравлять, а Шатилов заявил, что знал об этом давно, но после истории с Большаковым боялся брать на себя ответственность и предоставил мне самой решить мою судьбу. Это было в среду, а в пятницу в 9 1/2 часов утра, 5 июня, я была обвенчана с человеком, которого увидала первый раз 10 мая, но знала давно по рассказам К.
Приготовления и обряд мало занимали меня: я исполняла все машинально, но, кажется, не подала повода думать, что несчастлива. Да я и не отдавала себе отчета. Глаза К., как живые, смотрели на меня отовсюду, но я не могла определить их выражения.
Накануне свадьбы я еще раз перечла письма и... решительно сожгла их, оставив два или три,— зачем, не знаю. Портрета его у меня не было. Так кончилась моя первая любовь! Теперь, через много лет, переписывая эти воспоминания, я как будто переживаю их и не могу не поблагодарить хоть мысленно К. за пользу, принесенную им мне в первых шагах на сцене. Остальное — прощаю от души.
Свободное копирование
