Так я впервые познакомился с миром, с природой, - и разве не родина та страна, где ты впервые познал мир и самого себя?
Но совсем родиной, единственной родиной, Норвегия мне все-таки не стала. Я не делил ее жизни, не был знаком с ее трудом. Я не мчался стрелой на лыжах с головокружительных гор, не плавал ни на моторке в Данию, ни на гребной лодке через фьорд, не помогал фермеру с чудовищным терпением расчищать горный склон под поле, не готовился, кончив школу, уехать в Америку на заработки. Я не учился сызмала дрожать за копейку, не учился по воскресеньям вести учет грехам и добрым делам за неделю. Я не был норвежцем - только природа Норвегии, только зрительный мир норвежца стал мне родным на всю жизнь.
В такие детские годы только одно лишь реально, все остальное фон - только одно лишь реально - это ты сам. Я жил острой, интересной, но своей жизнью, а не жизнью окружающих норвежцев - взрослых и детей - и моя жизнь была жизнь маленького русского интеллигента в русской семье.
Вообще русских в Норвегии не было. Даже в полпредстве и торгпредстве половина служащих состояла из норвежцев. Дома ли, на улице ли - мы чувствовали себя вполне свободными говорить все, что нам вздумается - о присутствующих или о других - все равно; мы могли быть уверены, что никто нас не слушает, а если и слушал бы - ничего бы не понял. Кроме профессора Брока и молодого писателя - Эрика Крага, переводившего русских авторов и женившегося впоследствии на русской, да еще жены майора Квислинга, секретаря Нансена - урожденной киевлянки, никто из норвежцев не понимал русского языка. Эмигрантов было тоже очень мало - человек пять на всю страну. Да и эти эмигранты вовсе не все считали себя «белыми» - советское полпредство они рассматривали как свое, приходили туда на вечера и не чуждались советских служащих, а советские служащие не чуждались их.
Свободное копирование
