Я уже говорила, что Южин возглавлял московский союз драматургов, постоянно споривший и конкурировавший с петроградским союзом. Жалобам на вызывающее поведение петроградцев не было конца. Наркомпросом было подготовлено решение: ликвидировать петроградский союз и передать его функции московскому.
Когда Анатолий Васильевич сказал об этом Южину, он не сомневался, что Южин обрадуется такому радикальному разрешению всех конфликтов.
Но оказалось, что Южин нашел намерение ликвидировать петроградский союз слишком суровым и несправедливым и горячо отстаивал право питерцев иметь свой собственный союз драматургов. Он отнесся к этому до такой степени нервно, что заявил о своем немедленном уходе из московского союза, если принудительно ликвидируют петроградский.
На Анатолия Васильевича произвела большое впечатление такая объективность и чувство справедливости. Александр Иванович горячо и красноречиво заступался за своих недавних соперников; в том, что он защищал петроградцев, не было и тени какого-то «непротивления злу» или интеллигентской мягкотелости; он и впредь продолжал отстаивать прерогативы московского союза, но не хотел в своих спорах воспользоваться плодами административного запрета. Отчасти благодаря энергичному заступничеству Южина петроградский союз просуществовал самостоятельно еще несколько лет, а потом сделался отделением московского.
Начались репетиции «Медвежьей свадьбы», сначала режиссерская экспозиция, беседа и читка за столом. На одну из первых читок пришел Южин и, слушая беседу Эггерта с актерами, одобрительно кивал головой. Роль Шемета репетировал М. Ф. Ленин; Эггерт решил вступить в спектакль позднее и сначала отдаться целиком работе постановщика. К этому времени закончились репетиции «Юлия Цезаря», где Эггерт играл Кассия. Несмотря на участие в «Юлии Цезаре» Остужева, Садовского, Ленина, Эггерт имел и свою, очень заметную долю успеха. На генеральной репетиции его без конца вызывали, в основном женщины из той породы зрительниц, что ждут у подъездов модных теноров. На Южина этот успех актера во второстепенной роли Кассия произвел скорее неприятное впечатление; он сурово поговорил с Эггертом после премьеры, отбросив обычную для него любезность:
— Константин Владимирович, вы несомненно имели сегодня большой успех. Но это был дешевый успех у истеричных девиц. Ваших товарищей — Садовского, Остужева, Ленина — вызывали меньше, чем вас, хотя у них более выигрышные роли и они более зрелые мастера, чем вы. Не делайте из сегодняшнего успеха поспешных выводов. Надо любить театр, а не себя в театре.
Когда Эггерт попробовал что-то возразить, Южин перебил его:
— Я говорю с вами, как старший друг, который годится вам в отцы. Ну почему вы сделали себя в роли Кассия таким красавцем? Почему вы начисто игнорировали эпитет «старик Кассий»? Вам хотелось появиться как можно эффектнее, в тоге, на котурнах, и вы отбросили шекспировский образ Кассия, сурового пожилого человека. Конечно, Платон, как режиссер, должен был поправить вас, но вы же сами режиссер и культурный человек. Не гонитесь за успехом у баб! — Да, да, Южин, джентльмен, кавалер, сказал так попросту «успех у баб». Мне передал этот разговор К. В. Эггерт, и сам Южин, несколько смягчив выражения, рассказал об этом Анатолию Васильевичу в моем присутствии, прибавив:
— Я считаю Эггерта очень способным человеком. На меня он произвел прекрасное впечатление в роли Тезея в «Федре». Но он еще зеленый, ему нужно строгое руководство. Я был резок с ним, но как педагог. Ведь чего доброго, после этих дамских восторгов он мог бы вообразить, что он лучше Саши Остужева — Антония или Прова — Брута.
Эггерт вполне разумно отнесся к замечаниям Южина и, по-видимому, извлек для себя полезный урок. На репетициях Эггерт хорошо работал с актерами, и они охотно выполняли его режиссерские указания. Особенно много времени и внимания уделял он исполнителю главной роли — Шемета — Ленину. Чувствовалось, что Эггерт, предполагая сам играть Шемета, много думал над этой ролью и четко представил себе образ графа. М. Ф. Ленин полностью подчинялся авторитету режиссера, воспринимал все его указания, несмотря на то, что Эггерт был «чужой» и, в сущности, молодой режиссер. Позднее, когда я ближе узнала М. Ф. Ленина, я оценила то доверие, которое он оказал Эггерту, так как обычно Ленин больше других актеров противился режиссерскому деспотизму. Шемет сделался лучшей ролью в репертуаре Ленина. Вообще вся группа артистов, занятых в «Медвежьей свадьбе», единодушно признавала талантливость и энергию Эггерта и охотно с ним работала. Турчанинова, Гоголева, Ольховский, Днепров, Смирнова прислушивались к каждому совету и требованию режиссера.
В. И. Курочкин написал очень живую, яркую, подлинно театральную музыку: «Танец медведя и русалки», «Краковяк», «Цыганские пляски», «Еврейский оркестр».
Зато многих разочаровал Тривас: вместо избы лесника, готического замка Мединтилтас, беседок и боскетов в усадьбе пани Довгелло, всего разнообразия мест действия драмы, на сцене были какие-то фанерные конструкции, арки с изломанными сводами, ничего не говорящие ни уму, ни сердцу, ни воображению. Эпоха совершенно точно обозначена у Луначарского: ротмистр Зуев — однополчанин Лермонтова, следовательно — конец 30-х — начало 40-х годов прошлого века. Между тем костюмы совершенно не соответствовали моде того времени, они были эклектичны, разностильны. Вдобавок, очевидно под впечатлением мейерхольдовской постановки «Леса» Островского, Тривас сделал нескольким персонажам цветные парики: Юльке — розовый, Марии — белый, тетушке Довгелло — лиловый, гувернантке — зеленый.
Розовые волосы Юльки и белые Марии были к лицу исполнительницам и не шокировали, но лиловые и зеленые?!
Южин, посмотрев первую репетицию в декорациях и костюмах, пришел в ужас. Особенно его возмутил вид гувернантки: молодая, хорошенькая актриса была обезображена до неузнаваемости зеленым платьем какого-то лягушечьего цвета и таким же париком.
— Дитя мое! — воскликнул Южин, встретив ее в актерском фойе, — что они с вами сделали?!
Сидя в партере во время сцены у пани Довгелло, он только хмыкал и покачивал головой.
— Не понимаю! Может быть, я отстал, но, по-моему, это блажь.
В театре во время работы над «Медвежьей свадьбой» наметились две группы: «староверов» во главе с В. Н. Давыдовым, И. С. Платоном, П. М. Садовским, высмеивавших «затеи» Эггерта, и другая, принимавшая с энтузиазмом новинки постановщика, верившая в его талант: в нее входили все без исключения исполнители «Медвежьей свадьбы» и такие вечно ищущие, вечно молодые актеры, как Остужев, Массалитинова. Старшее поколение Малого театра в целом хорошо отнеслось к Эггерту: его воспитанность, выдержанность, увлечение работой, упорство производили благоприятное впечатление.
Правда, Пров Садовский, очень способный рисовальщик-карикатурист, сделал сатирический рисунок: Луначарский в качестве попа венчает Южина с Эггертом, а Платон присутствует как «мальчик с образами». Рисунок ходил по рукам и имел успех.
Очень удалась Эггерту восьмая картина — сцена свадьбы, — в ней было много огня, режиссерской выдумки, стремительности. Когда сцену заполнял цыганский табор и смуглые люди в ярких лохмотьях сваливались откуда-то сверху, как ураган, становилось жутко. В момент, когда «цыганки» падали с высоких маршей на сцену, Южин не выдержал и закричал:
— Осторожнее! Они переломают себе ноги! — и вытер лоб платком.
Но девушки бесстрашно падали, с темпераментом отплясывали цыганский танец и краковяк, поставленные В. А. Рябцевым, и никто ничего себе не сломал и не ушиб.
Маски скульптора Иннокентия Жукова, сами по себе очень интересные, как-то недостаточно доходили до зрителей. Они, правда, усиливали оттенок жути, смятения в сцене разнузданных плясок, мечущихся огней факелов в руках у егерей, криков сумасшедшей графини, но постановщик, художник и сам Жуков рассчитывали на больший эффект.
Спектакль прошел с огромным успехом. Конечно, рьяные сторонники традиций были недовольны «мейерхольдовщиной», прокравшейся, по их мнению, в Малый театр, но «левизна» постановки сказывалась главным образом во внешнем оформлении спектакля, а исполнение оставалось реалистическим, с той романтической приподнятостью, которая бывала в прежних постановках Малого театра, в драмах Гюго и Лопе де Вега.
Южин был очень доволен приемом публики, многочисленными вызовами, овацией, устроенной Луначарскому.
В финале восьмой картины Шемет уносит свою невесту Юльку на руках; Южин за кулисами принял меня из рук Ленина и обнял за плечи:
— Я рад, что не ошибся, доверив вам такую сложную роль.
Он как будто даже примирился с зелеными волосами гувернантки.
Свободное копирование
