Как-то у Сумбатовых зашел разговор о прошлом, о первых годах Александра Ивановича на профессиональной сцене. В общем, Южин довольно быстро добился признания московского зрителя, у него появились почитатели, друзья, поклонницы…
— Ох, уж эти поклонницы! — вздохнула Мария Николаевна.
Она с большим юмором рассказывала, как вскоре после их свадьбы Александр Иванович в одиннадцатом часу вечера ушел в Английский клуб, предупредив, что скоро вернется: он должен в клубе только условиться о встрече с одним знакомым. Часа через три она начала волноваться, не случилось ли с ее мужем чего дурного — переехал экипаж, ограбили, ранили, убили. Она не спала и плакала всю ночь. К утру вернулся сияющий Александр Иванович, присел на ее постель и стал вытаскивать из всех карманов пачки денег — в бумажнике уже не было места — и раскладывать эти деньги на подушке.
— Вот, Маруся, ты хотела шкуру белого медведя для гостиной — вот тебе на три шкуры! Ты хотела английский столовый сервиз — вот тебе сервиз, и т. д.
Мария Николаевна сбросила деньги на пол и громко разрыдалась… Она знала популярную мелодраму «Тридцать лет, или Жизнь игрока» и по этой пьесе представила себе ужасное будущее Александра Ивановича и свое.
— Мы чуть было совсем не рассорились. «Клянусь, это не повторится», — торжественно обещал тогда Александр Иванович. Но постепенно все сгладилось: я научилась терпеливо ждать, а муж обычно телефонировал мне, если задерживался слишком поздно.
— Значит, повторялось? — спросил Анатолий Васильевич.
— Увы, не повторялось: я больше ни разу так крупно не выигрывал, — ответил Южин.
— Александр Иванович, — вдруг осенило меня, — вы должны особенно чувствовать и понимать повесть Достоевского «Игрок». Я много раз читала и перечитывала эту вещь. Вам не кажется, что ее можно прекрасно инсценировать? Какие были бы роли! Бабуля, ваш тезка, — Александр Иванович, Полина, Бланш, генерал, англичанин… Какой мог бы быть спектакль!
— Я враг инсценировок и не люблю Достоевского.
— Не любите Достоевского? — я не могла прийти в себя от изумления: впервые я встретила человека, не любящего Достоевского.
— Нет, не люблю. Считаю его романы надуманными, патологическими, калечащими души. Пусть Художественный театр занимается инсценировками романов Достоевского. Это противоречит всему духу и строю нашего театра. Инсценировка — это насилие над автором и над природой театра. Мало ли хороших пьес… Я думаю, что если автор для выражения своих мыслей, своей фантазии предпочел форму романа, — значит, и быть по сему, писателю виднее. Не придет же никому в голову сделать повесть из «Бешеных денег» или «Грозы». Мы часто спорили об этом с Владимиром Ивановичем, мы вообще с ним постоянно спорим, и, разумеется, каждый из нас остается при своих убеждениях. А вам, Наталья Александровна, советую, как старший, не увлекайтесь Достоевским и, особенно, «достоевщиной». Это неправдоподобное нагромождение мучительств, любование страданием…
— Все же нельзя отмахнуться от Достоевского и от «достоевщины», — возразил Анатолий Васильевич. — Достоевский еще жив и у нас и на Западе, особенно на Западе. Это сложное порождение социального строя, у нас еще нет иммунитета к болезни Достоевским.
— Дитя мое, — прервал Анатолия Васильевича Южин, обращаясь ко мне. — Послушайте меня, старого человека: читайте и перечитывайте Тургенева, Толстого, Гончарова. А в театре у нас есть Фонвизин, Гоголь, Островский, Сухово-Кобылин, из иностранцев Бомарше, Мольер, Виктор Гюго, и новые авторы — свои и иностранные; своих должно быть все больше и больше…
— Александр Иванович, — спросил Анатолий Васильевич, — а вы сами пишете что-нибудь для театра?
— Нет, Анатолий Васильевич, не пишу. Писать о недавнем прошлом мне не хочется, у меня написано много пьес из жизни русской интеллигенции до 1917 года. А современная жизнь еще не устоялась, еще трудно схватить образы людей, типичных для наших дней, их мысли и чувства. У меня есть начатая мною давно пьеса «Рафаэль и Форнарина». Я мечтаю как-нибудь во время отдыха пересмотреть эту старую рукопись и, может быть, закончу ее… — Он с увлечением стал рассказывать о своих замыслах пьесы из эпохи позднего Возрождения.
Анатолий Васильевич, любивший Италию, работавший над историей ее культуры, охотно поддержал этот разговор.
А я все продолжала мысленно спорить и удивляться, как же Южин, не признающий живописи, пишет драму об одном из величайших художников, Рафаэле, и его натурщице Форнарине? Но спросить об этом не решалась.
Свободное копирование
