* * *
Раньше, в конце 60-х годов ХХ века, поездки “автостопом” всегда были связаны для меня с какой-то целью. Я мечтала побывать в Пушкинских Горах, увидеть своими глазами места, где бывал Пушкин; посмотреть Валдай, прибалтийские республики Литву, Латвию и Эстонию, которые казались нашему поколению единственным дозволенным нам Западом; посетить Углич с его старинными церквями, оскверненными советской властью, проехаться по Золотому Кольцу России. Каким убогим, жалким и нищим было тогда это Золотое Кольцо, словно олицетворяющее строки Тютчева: “Всю тебя, земля родная, /В рабском виде Царь небесный / Исходил, благословляя”. “В рабском виде” был “Царь небесный”, в рабском виде были его земля, люди и храмы. Но в этих храмах было больше правды и поэзии, чем сейчас, когда фарисеи восстановили церкви и покрыли их купола сусальным золотом.
В ту пору я много повидала. Добираясь от Вологды в Вытегру, шла с подругой несколько часов вдоль страшного Беломорканала, усеянного костями политзаключенных. По дороге мы не встретили ни живой души. Жуткое безлюдье и одиночество окружало нас. В мутной и темной, как омут, воде стояли и лежали мертвые деревья, без коры и листьев, иногда расщепленные и почти всегда черные и согнувшиеся. Они были символами сталинской эпохи, истреблявшей все живое. Ни единого звука не доносилось из этого сюрреалистического леса: птицы не залетали туда, зверье тоже обходило его стороной. Все в жизни имеет свои приметы, запахи, звуки, но там не было признаков жизни. Много лет назад в этих местах поселилась смерть. Это было ее царство, и ни один звук не нарушал зловещей потусторонней тишины. Нам с подругой было настолько не по себе, что мы тоже молчали, опасаясь потревожить покой усопших.
Потом, на подступах к Вытегре, картина разительно изменилась. Жизнь обладает удивительной способностью вытеснять негативные впечатления. Мы шли по шоссе, залитому закатным солнцем; слева от нас раскинулись бескрайние песчаные холмы, покрытые высокими стройными соснами. В свете лучей уходящего солнца стволы сосен и песок под ними казались красными. Под легким ветром чуть колыхались царственные кроны, похожие на огромные игольчатые шары.
В Вытегре нам неслыханно повезло: в заштатной гостинице мы достали номер с чистыми простынями, душем и – о чудо ненавязчивого советского сервиса! – горячей водой. Вымывшись и отоспавшись, мы сели на пароход, который доставил нас в Петрозаводск по Онежскому озеру. Эта ночная прогулка была бы упоительна, если бы не комары, заевшие нас на палубе (на каюту денег не хватило). Первое, что бросилось нам в глаза в Петрозаводске, это гигантский памятник Ленину. Вождь мирового пролетариата приподнимался над гранитной глыбой, со свойственной ему агрессивностью преодолевая мощное сопротивление камня.
Теперь, наверное, я отправилась бы в путешествие без цели – последовав вместе с шофером туда, куда лежит его путь. Он выполнял бы свою, наскучившую ему работу, а я наслаждалась бы покоем и свободой передвижения, возможностью смотреть в окно и ни о чем не думать. В маленьких провинциальных городах я ходила бы по улицам, заглядывала в окна неказистых приземистых домишек, и мне, как в детстве, казалось бы, что там, за этими окнами, живут счастливые люди, что им уютно и хорошо.
Для столичного жителя провинциальный город – открытие. Вы попадаете в мир, где нет суеты, где с вами здороваются чужие люди – просто потому, что они доброжелательны. Никто никуда не спешит, никто не сетует на то, что нечего есть, что магазины хронически пусты и кроме хлеба (и на том спасибо!) нечего купить. Случалось, мы просились на ночлег к кому-то из хозяев. Нам стелили чистое белье, обязательно угощали (чем Бог послал), а утром, прощаясь с гостеприимными хозяевами, нам с трудом удавалось всучить им небольшие деньги. В провинциальных городах бывают неожиданно хорошие художественные музеи. Кажется, в Рязани я видела прекрасные полотна Борисова-Мусатова, в Пскове – Ларионова и Гончарову. Так что провинциальные города часто превосходят наши ожидания.
При советской власти одна улица в каждом маленьком городишке непременно носила имя Урицкого. Этот навязчивый идиотизм так поразил меня, что после одной из поездок мне приснилось, будто я иду по незнакомому городу, где каждая улица и переулок названы именем Урицкого.
Свободное копирование
