В апреле месяце 1852 года он однажды немного позже обыкновенного выехал на прогулку и, удалившись верст на 6--7 от города, вдруг выхватил из-за пояса пистолет, убил наповал урядника, один из его мюридов тяжело ранил квартального, и все пятеро поскакали по дороге к Элису. Но рассчитав, что вслед за ними последует погоня и, без сомнения, по направлению в горы, к ущелью Самура, где легко наткнуться на наши войска, он, вероятно, по совету изменника -- джарского лезгина, хорошо знавшего местность, решился на хитрость, которая могла ввести преследующих в обман и дать ему возможность скрыться. Вместо того чтобы броситься в горы, беглецы пустились, напротив, внутрь края, с целью переправиться через Алазань на Нухинскую почтовую дорогу, куда никому и в ум бы не пришло кинуться за ними в погоню, затем, проехав почтовой дорогой вверх по Алазани, опять переправиться на левый ее берег и лесами, между сочувствующих мюридизму аулов Закатальского округа, на Белокань, уже пуститься в горы. Хитрость удалась бы непременно, если бы не помог нам случай.
Проскакав от места убийства еще 5--6 верст, Гаджи-Мурат со своими спутниками в виду аула Беляджик бросился в сторону от дороги, по направлению к Алазани. В это время уже смерклось, они попали на сплошные рисовые поля, как известно, искусственно заливаемые водой, и бросаясь то вправо, то влево, никак не могли попасть на тропинку, а все вязли в топях. Пробившись таким образом часа два и замучив лошадей, они решились забраться в видневшийся вблизи кустарник и дождаться там рассвета.
Между тем оставшийся в Нухе прикомандированный к гостю офицер, когда уже стемнело и Гаджи-Мурат с прогулки не возвращался, стал беспокоиться и поспешил заявить уездному начальнику. Полковник Карганов, отлично знавший туземцев, уже давно подозрительно относился к беглому наибу, и как только ему стало известно такое долгое отсутствие его, не сомневался в возможности побега. Вслед за тем дали ему знать, что нашли на дороге убитых урядника и квартального. Схватив тогда все то, что можно наскоро собрать из вооруженных жителей, и послав приказания в ближайшие аулы, чтобы конные скакали за ним, Карганов пустился по следам беглецов в надежде узнать от кого-нибудь об их направлении. В то же время он послал нарочных вперед в Элису к приставу, чтобы тот тоже собрал милиционеров и разослал известия во все стороны.
Подъезжая к Беляджику, Карганов встретил какого-то татарина, возвращавшегося на арбе домой, и без особенной надежды узнать от него что-нибудь, а просто, как бы по наитию, остановил его вопросом: "Откуда идешь?". Получив ответ, что с работы в поле, он еще спросил его: "Какая же у тебя работа могла быть так поздно, впотьмах?". Тогда татарин рассказал, что в сумерки, уже собираясь домой, он заметил каких-то пятерых вооруженных верховых людей, разъезжающих по полям, испугался и притаился в канавке, не смея подняться все время, пока верховые кружили около него, очевидно, отыскивая дорогу; когда же они въехали в кусты, он незаметно прополз к оставленной в стороне своей арбе и отправился домой.
Обрадованный таким неожиданным открытием, Карганов тотчас послал вскачь нарочного к элисуйскому приставу, чтобы тот со своими людьми спешил к нему, а сам, посадив татарина верхом, приказал ему показать кусты, в которые заехали беглецы. Ночь была совершенно темная, и пробравшись кое-как несколько верст полем, Карганов с присоединившимися к нему несколькими десятками беляджикских жителей добрался до роковых для Гаджи-Мурата кустов и окружил их. Броситься в кусты Карганов в темноте не решился и до рассвета оставался в наблюдательном положении, беспрестанно обходя кругом, чтобы не дать беглецам возможности воспользоваться оплошностью плохо вооруженной, трусливой, да и не вполне надежной толпы.
Чуть стало рассветать, Карганов увидел пять спутанных лошадей, щипавших между кустами траву. Тогда, уже окончательно убежденный в присутствии здесь беглецов, он приказал сделать несколько выстрелов, чтобы поднять беглецов на ноги, и велел своим людям идти в кусты, но храбрецов, невзирая на угрозы, на просьбы, не оказывалось, а между тем беглецы, в свою очередь, поздно увидев себя окруженными, решились защищаться и, сделав два-три выстрела, уже ранили одного из милиционеров. Карганов был в отчаянии, он боялся, что если эти пять удальцов, выхватив шашки, бросятся на его толпу, она непременно обратится в бегство, и добыча ускользнет из рук... Он начал кричать Гаджи-Мурату, чтобы он лучше сдавался, что ему все пути отрезаны и что, положившись на милость сардаря (главнокомандующего), он сохранит свою жизнь и т. п. Вместо ответа последовали выстрелы, опять ранившие человека. Тогда Карганов, не успев убедить своих полтораста человек, бросился в кусты, приказал им, по крайней мере, стрелять туда учащенно хоть на авось. Так длилось дело уже часа два без всякого результата, пока, наконец, показалось человек сто элисуйцев, скакавших с исправлявшим должность пристава капитаном из туземцев Гаджи-агой (моим бывшим помощником, когда я был приставом в Элису) и его сыном корнетом лейб-казачьего полка Ахмет-ханом. Сцена сейчас переменилась. Элисуйцы -- не нухинские жители: будучи близкими соседями горцев, они более воинственны и отважны. Гаджи-ага выдвинулся со своими людьми вперед, крикнул по-аварски Гаджи-Мурату, с которым он сам, будучи когда-то в бегах, был лично знаком: "Сдавайся, а то погибнешь", но когда тот ответил ему: "Ты изменник святому делу мюридов, попробуй меня взять", Гаджи-ага сделал по кустам залп и, выхватив саблю, с сыном своим впереди бросился к кустам, за ним все элисуйцы и многие ободренные примером нухинцы. Пять выстрелов встретили их почти в упор, но это не остановило Гаджи-агу, и они, наконец, наскочили на беглецов. Гаджи-Мурат, раненый уже до того несколькими пулями, причем он всякий раз вырывал из своего бешмета куски ваты и затыкал себе раны, сидел под кустом с пистолетом в руках и, как только показались первые люди, выстрелил в упор, убив наповал одного из элисуйцев. Гаджи-ага рубанул его саблей по голове раз-другой -- и знаменитого наездника, грозы наших передовых линии в течение девяти лет, лучшего шамилевского наиба не стало!.. Двух других его спутников изрубили, а двух раненых взяли живьем.
У нас убиты два, ранены девять человек и несколько лошадей. Такова была борьба этих пяти удальцов против трехсот человек!
Голову Гаджи-Мурата отрезали и отправили в Шемаху к губернатору, а тот ее с курьером отослал в Тифлис, где князь Воронцов, получив уже донесение о бегстве, был крайне огорчен и взволнован и успокоился только, увидев такое реальное доказательство неудачного побега.
Голова была выставлена в Тифлисе в течение нескольких дней для любопытных, а местный художник Коррадини снял с нее портрет.
Элисуйцы воспользовались хорошей добычей, ибо кроме отличного оружия в бешмете Гаджи-Мурата нашли разложенными между ватой и подкладкой несколько десятков, а по другим сведениям -- до 800 полуимпериалов, сбереженных Гаджи-Муратом от наших щедрот с целью, конечно, подарить половину по возвращении в горы своему имаму и повелителю...
Хорошо, что так кончилось, а то Гаджи-Мурат, ознакомившись подробно со всеми нашими военными порядками, по возвращении в горы, без сомнения, скоро напомнил о себе отчаянными набегами.
Узнав в мае месяце об этом происшествии, я вспомнил свой разговор с В. П. Александровским. Мои сомнения вполне оправдались.
Впоследствии я имел случай читать донесение князя Воронцова об этом происшествии покойному государю, бывшему тогда за границей, в Потсдаме. На этом донесении Николай Павлович собственноручно написал следующее: "Хорошо, что так кончилось. Вот новое доказательство, как следует доверять этим коварным разбойникам! Но надобно отдать справедливость распорядительности местного начальства и усердию туземных милиций. 13 (25) мая 1852".
Покойный государь, как видно, отлично понимал кавказских туземцев, во всяком случае лучше многих местных правителей. Религиозный фанатизм в соединении с хищническими наклонностями -- качества, для устранения которых нужны многие и многие годы самой настойчивой, систематически и с энергией проводимой политики. Только совокупностью различных, хорошо примененных мер можно надеяться в будущем достигнуть среди кавказского мусульманского населения ослабления этих двух главных зол, источников их враждебности к нам. Мы, к крайнему сожалению, действовали вразрез со стремлениями к подобной цели, и если против хищничества принимали более или менее действительные меры, то против ослабления фанатизма, против вредного влияния мусульманского духовенства не только не боролись, но всеми силами старались его поощрять и поддерживать... Мои слова могут показаться невероятными, даже клеветой, но, увы, они совершенная истина, и я еще вернусь к этому предмету и приведу несколько примеров.
Свободное копирование
