Когда стреляют в летчиков, они отвечают огнем; когда стреляют по танкам, танкисты в ответ обрушивают лавину огня; когда стреляют по пехоте, они отвечают автоматами; когда обстреливают артиллерийские позиции, орудийные расчеты выстрелами всех орудий наносят ответный удар.
А представьте, когда стреляют по копровым расчетам или бомбят их в то время, когда они забивают сваи, находясь на заякоренном понтоне, на середине реки, такой, например, как Днепр, Висла или Одер? Они могут ответить только огнем, вырывающимся из-под дизельного молота, чтобы молот поднялся вверх выше и со злостью опустился на сваю. Даже нет никаких укрытий, чтобы спрятаться во время бомбежек или артиллерийских обстрелов.
Они только тем и отвечали во время войны, что, несмотря на то, что их убивали на реках и топили в них, а с ними вместе и тех, кто оказывал им первую помощь при ранениях, они не прекращали работы ни на минуту, а строили, строили, строили.
Вот послушайте.
Приказ застал нас в Ландсберге - городе, название которому в переводе с немецкого - «страна гор». И гор так как будто никаких не было. Предельно лаконичные слова приказа гласили!
«Батальону поступить в распоряжение 5-й Ударной Армии, прибыть к 25-му февраля 1945 г. в район, обозначенный на карте южнее Кюстрина, совместно с другими частями немедленно приступить к строительству моста через р. Одер. Строительство закончить к 5-му марта».
И вот, ночью 24 февраля, мы прибыли в лес на правый берег реки Одер.
Хвойные деревья в своем вечном зеленом убранстве встретили нас тишиной. Лес не шумел. Кому приходилось бывать в нашем лиственном лесу, тот знает, что лес шумит. Шумит даже тогда, когда нет никакого ветра. Лежишь, бывало, один на опушке, перед вечером и слышишь, как неведомый шорох раздается в лесу; слышишь, как лес шумит, переговариваясь с кем-то своими недоступными звуками. Этот же вражеский лес молчал, притаившись. Наскоро вырыв неглубокий капонир, мы долго не спим, лежим, укрывшись плащ-палатками, смотрим через иглы сосен на серое, хмурое небо и думаем каждый свою думу.
Тишина. Мы знаем, что она обманчива.
Перебравшись через Одер по льду, наши захватили небольшой плацдарм. Нам предстояло построить мост по середине этого плацдарма. Вдруг характерный звук, напоминающий крик ишака, нарушает тишину. Где-то неподалеку быстро-быстро застучал по дереву своим длинным клювом дятел. И тишина уже не кажется такой мертвой. Жизнь идет своим чередом. Жизнь, как много это значит. Она молчит, когда говорят пушки она говорит, когда пушки молчат. Вспоминаются родные просторы, где так недавно, много лет все грохотало, и все же в перерывах между этим грохотом говорила жизнь.
И этот говор проявлялся в крике перепелов, приютившихся на непаханых, насеянных, некошеных полях Родины. В буйно разросшихся полевых цветах нейтральной зоны, когда утренней июньской, чуть забрезжущей зарей вечное светило уже выплеснуло свет, но само еще не показалось, раздается: пить-пивить, пить-пивить, пить-пивить. Раздается совсем близко, кажется, рядом и радуется усталый солдат этому утреннему пению птиц.
Говор жизни слышится и после восхода солнца, когда усталая земля уже напоена росой, он слышится в жужжании пчелы, которая прилетела откуда-то на василек, расцветший на самом бруствере окопа. И нежно, нежно смотрит солдат и на василек и на пчелку-вестника жизни, и, стреляя по врагу, старается не обжечь своим огнем нежный цветок.
Великая сила жизни проявлялась в колокольчиках, ромашках, незабудках, шалфее, которые никак не хотели склонить слабые и нежные головки перед грохотом и ужасами войны, перед смертью, косившей все живое на своем пути.
Наконец, усталость берет свое и мы засыпаем. Утром получили задание. Нашему батальону достается трудный участок посередине реки. И вот к полудню уже выстроились на реке батареи копров и начали свою песню. С тяжелым вздохом, как бы устав за долгие дни войны, поднимались вверх дизельные молоты и опускались на сваи, издавая металлический звук. Поднимались, опускались и гвоздили их во вражескую землю. Тюк! Тюк! Тюк — слышалось по всей реке. А в это время, в близлежащем лесу, полным ходом заготавливались насадки, прогоны, настил, словом элементы, которые составляют мост. Немцы заметили нас и начали обстрел. Солдаты с переднего края, которые ходили за продуктами и боеприпасами по льду возле строящегося моста, считали его «чертовым мостом» и называли «Пронеси господи».
- В окопах, на передовой не достал немец. А здесь, чего доброго быстро отдашь концы в воду, - говорили они.
В ночь на 28 февраля поломало лед на Одере. Бойку свай продолжали с понтонов. Когда эта работа подходила к концу, из-за леса появились «Юнкерсы», как стаи черных коршунов. Зенитный батальон, охранявший строительство, открыл ураганный огонь. Небо усеялось хлопьями разрывов. Немцы замешкались. Но все же ведущий, войдя в пике, устремился на мост с диким ревом. За ним остальные. Огромные фонтаны воды с черным илом поднимались над рекой то слева, то справа от моста. Вода бурлила и кипела. Прямым попаданием были потоплены 2 копровых расчета с копрами и понтонами. Летели вверх бревна опор.
И вдруг с радостью видим как под самым брюхом у одного самолета появилось пламя. И черный дым потянулся за ним. Самолет заревел и врезался в лес. Столб огня и обломков взвился над лесным массивом. У второго самолета отвалилось крыло и он, неестественно кувыркаясь, упал в пенящую реку.
Молодцы наши зенитчики! Мужественно они отражали яростные атаки воздушного врага. Третий — отвернул от моста и, накренившись на бок, скрылся за лесом. Но бомбежка продолжалась. И вдруг среди адского грохота разрывов бомб, хлопанья зенитных орудий улавливается знакомый звук: тюк! тюк! тюк! — какой-то копровый расчет продолжает бить сваи, несмотря на налет. Это расчет Березина. И здесь было самое удивительное. Один истребитель «Мессершмитт», очевидно из сопровождения «Юнкерсов», решил все же потопить дерзкий копровый расчет.
Он снижался и обстреливал его из пушки и крупнокалиберных пулеметов, а копер продолжал работать. Самолет вновь поднимался вверх и, заходя из-за леса, несмотря на яростный обстрел его зенитками, на бреющем полете изрыгал огонь. Булькающие пузырьки пуль строчкой прошивали реку рядом с копром, а копер продолжал работать. И странно было наблюдать за поединком двух людей: немецкого аса, вооруженного пушками и крупнокалиберными пулеметами и нашего сержанта, вооруженного мужеством и отвагой, державшего в своих руках регулятор копра вместо пулемета. Немец во что бы то ни стало хотел потопить расчет и был похож на азартного охотника, решившего любой ценой попасть в цель. Так могло быть только в 1941 году. Когда немецкая авиация почти безнаказанно господствовала в воздухе и когда немецкие стервятники ради спортивного интереса, чуть не гонялись за каждым во время налетов. Очевидно, это был асе тех времен, но теперь уже находившийся в агонии. Он забыл, что те времена прошли. Наши зенитчики сосредоточили по нему ураганный огонь. И вот стервятник загорелся и, издавая предсмертный рев, врезался в реку, обдавая фонтаном воды и грязи работающий копер. Во время налета погиб командир роты старший лейтенант Фомин. Погиб почти весь взвод солдат, находившийся на установке насадок. На берегу, солдаты одного отделения были в щелях сдавлены силой взрыва, взорвавшихся по обе стороны бомб. Но, несмотря на потери и разрушения, строительство продолжалось. Обустраивались у берегов баржи и понтоны на высоту моста. На обстройку укладывалось готовое пролетное строение, которое катерами заводилось в пролет между опорами и опускалось на них. И вот случилась беда. Никогда не забыть ночь на второе марта. Взбесившийся Одер почернел, поднял свои мутные воды и заревел, как раненый зверь. Серо-грязные льдины одна за другой поднимались, громоздились и нажимали на опоры моста. Опоры скрипели, изгибались, но не ломались. Солдаты баграми пропускали льдины в пролеты. А чего стоил беспрестанный обстрел! Чем дальше подвигалось строительство, тем интенсивнее вели огонь немцы. Они теперь пристрелялись и били каждым снарядом почти без промаха. Солдаты-строители гибли.
Была у нас в батальоне медицинская сестра Наташа. Почти полуребенок, она всегда находилась в гуще опасностей, как бы не замечая и презирая их, готовая всегда оказать первую помощь. Нежное розовое личико, пухлые губы с золотистым пушком наверху. Кудряшки русых волос, выбившиеся из-под солдатской шапки-ушанки, и веселые синие-синие большие глаза с длинными ресницами.
Такой она и запомнилась мне. В ту ночь Наташа дежурила на строящемся мосту. Тихо журча, рассекая волны, подвез катер к опорам очередное готовое пролетное строение, на котором находились два солдата. Моторист дал команду отцепить катер, чтобы плыть за следующими элементами моста. И только-только он возвратился к берегу, как послышался хватающий за душу вой мины. В черной ночи блеснул огонь, и разрыв громким эхом покатился по реке. Мина попала в понтон, пробила днище, и он медленно начал погружаться в воду, увлекая в пенящуюся реку обстройку. Наверху послышался глухой стон раненых. Когда понтон и обстройка скрылись под водой, а пролетное строение еще некоторое время оставалось на воде, превратившись в плот, в этот самый момент с плота еще раз раздался стон и Наташа, находившаяся на соседнем пролете, верная своему долгу оказать помощь другим, не раздумывая, прыгнула вниз, стараясь попасть на плот. И в это мгновение, плывшая льдина толкнула плот. Плот тихо отделился от опоры, а Наташа, только одной ногой попав на край мокрых бревен, поскользнулась. Она попыталась ухватиться за бревно руками, но не удержалась и сползла в бурлящую реку, которая понесла ее вниз по течению. Раздались крики о помощи. Наш катер быстро отделяется от берега, обходит плывущие льдины. Мы выходим на середину реки и плывем вниз. Моториста не надо торопить. Катер идет полным ходом. На светящемся циферблате часов, три круга обежала секундная стрелка, а мы ничего не видим. До немцев, расположенным ниже по обоим берегам реки остается недалеко. Очевидно, они слышат шум мотора плывущего катера, но молчат. Видим, справа к берегу темное большое пятно. Это плот. Он остановился в ледяного затора. Команда: «Право руля!» - и катер направляется к плоту. В это самое время чуть левее нас, где-то впереди, как эхо доносится еле слышный, слабый голос - «Сюда, помогите». И чудится, что это голос Наташи. Быстро и резко катер бросается влево. И вновь мы на середине реки. Вдали маячит что-то темное. Выплывшая из-за туч луна освещает темно-серую поверхность Одера, его пенистые волны, льдины. Подплываем к темному предмету — это оказались доски настила, а на них без движения человек. Катер сбавляет ход и мы втаскиваем находящегося в бессознательном состоянии раненого нашего солдата. Плывем дальше, зорко всматриваясь по сторонам, и в этот момент длинная красная лента трассирующих пуль пересекает реку и обрушивается на нас. Уже после этого доносится звук пулемета: та-та-та-та. Ранен моторист. Заглох мотор. Катер, как подбитая чайка, беспомощно распластавшись, закружился на воде. На днище показалась вода. Безжалостная вражеская река и нас потащила по течению.
Немцы молчали. Может потому, что не слышали больше шума мотора, может что-то выжидали. И вот сзади доносится знакомый и родной рокот еще одного моторного катера, посланного вдогонку за нами. С обоих берегов начинается обстрел. Струйки огня летят и летят в нашу сторону.
Катер приближается, и на полном ходу впереди делает быстрый разворот, обдавая нас с ног до головы холодными брызгами. Бросают нам канат и для страховки цепляют багром и уводят подбитый израненный катер. А Наташу мы так и не нашли в темноте. Она уплыла. Больными и разбитыми, усталыми и угрюмыми с горьким осадком в душе возвратились мы к месту строительства. Не хотелось верить, не укладывалось в голове, что мы больше не увидим Наташу. Казалось, вот она выйдет из землянки, улыбнется своими лучистыми глазами, взмахнет ресницами, посмотрит долго и нежно, как бы застеснявшись, опустит глаза вниз. И вот ее больше нет. Вторым рейсом катер притащил плот с ранеными солдатами. Что делать! Война есть война. Приказ остается приказом. К 5-му марта строительство моста закончено.
За 10 дней был построен мост длиной около 400 метров для пропуска тяжелых танков. Если бы до войны какому-либо инженеру сказали, что за такое короткое время можно построить такой длины мост - он не поверил бы. Тогда бы не поверил этому и я. Вскоре по построенному мосту, в котором была и частица жизни Наташи, двинулись танки и самоходные орудия, автомашины и тягачи. Потом был прорыв и разгром рубежа на Зееловских высотах - последнего рубежа перед Берлином.
Окончилась война. Наташа так и не встречалась больше. Осталась ли она жива или погибла, проплыла ли она тогда вражеский участок или попала в плен, вернулась ли она на Родину или безжалостная река поглотила ее - неизвестно. Прошло много лет с тех пор. Посеребрило виски неумолимое время. Из некогда беспомощных и нежных бутонов расцвела прекрасная, сильная ЮНОСТЬ, с новыми радостями, с новыми немецкого корректировщика "Фоке-Вульф" - «рамы», как называли его мы, кружащегося над нами.
Ночью вижу колесницу, изрыгающую огромные искры, кажется как будто кто-то вдали жонглирует горящими факелами. Потом доносится скрежет и звуки, напоминающие крик ишака - это бьет шестиствольный немецкий миномет и почти через секунду летят звенящие мины и все обрывается грохотом.
Слышу шипение спускающего пары паровоза (и впрямь все окутано белым дымом, как паром) - это дает залп наша родная «катюша»; вижу стайку летящих ее красных снарядов - один обгоняет другого, потом приотстав немного вновь вырывается вперед и, так друг за другом, друг впереди друга. Слышу журчащий рокот нашего милого «кукурузника», нашего ночного бомбардировщика вражеских передовых позиций, который навесив гирлянды ракет над окопами немцем, не спеша, деловито сбрасывает бомбы, а иногда кажется, что он просто высыпает из самолета гранаты, как картошку из мешка. И думая о прошедшем, смотрю я сейчас на сверстников моим далеким годам, на их радостные улыбки, на их счастливые лица и хочу, чтобы никогда не узнали они то, что узнали тогда мы, не слышали то, что слышали мы, не увидели, что видели мы. А еще хочется, чтобы они никогда не забывали об этом и знали, что все это пережито ради их счастья, что каждый день, каждый час, каждую секунду гибли солдаты ради счастья нового поколения, ради того, чтобы новая ЮНОСТЬ могла жить и смеяться, любить и радоваться.
Прошло 20 лет! Но и сейчас с полной ясностью вспоминаются те далекие и тяжелые дни. Иногда, просыпаясь по утрам, я долго не сплю и как живую вижу Наташу, ее кудряшки, большие глаза, смотрящие не то с укоризной, не с тоской, и своими переживаниями. Но каждый день тех Великих событий отложился глубокой бороздой в извилинах мозга и теперь взбудораженная память вновь и вновь дает волю воспоминаниям, оживляя события прошлого. Вижу, как будто это было вчера, пикирующие «Юнкерсы», с воем несущиеся вниз; вижу отрывающиеся бомбы, с тонким свистом летящие на нас и слышу рев выходящих из пике бомбардировщиков. Вижу огромный черный шлейф сбитого самолета, слышу монотонный звук и полуоткрытые губы мои помимо воли шепчут: «Наташа, где ты?».
Это было на объединенном плацдарме 5-й Ударной Армии и 8-й Гвардейской Армии на реке Одер, в районе г. Костюрин в 90 км от Берлина, с которого 16 апреля 1945 г. началось наступление на Берлин.
