Мой второй рассказ был о том, как мы уезжали из Калуги. 7 октября Калугу опять сильно бомбили. Я видел как чёрный (таким он мне показался), с крестами на фюзеляже и крыльях, «Юнкерс» низко пролетел над городом, и из него, как горох, сыпались вниз зажигалки.
А 8 числа наша семья, и с нами Софья Сергеевна с Соней, с одним из последних эшелонов уехали из Калуги, как нам казалось, на два-три месяца. Наш отъезд устраивал дядя Лёня Гусаров, сам он уехал из Калуги еще позже нас.
Путь от Калуги до Москвы (электричка его проходит за три с половиной часа) наш эшелон преодолевал три дня. До станции Тихонова Пустынь доехали без приключений. Вдали чернело дымящееся здание элеватора, в нём после бомбежки 7 октября горело зерно. Дальнейший же путь был полон приключений. Впереди и сзади нашего эшелона держали путь на Москву другие эшелоны. Дорогу бомбили, и мы, оставив весь свой скарб в вагоне, прятались в лесу, подолгу ожидая, пока где-то впереди закончат восстановительные работы на разрушенном бомбами пути. Нам повезло, что ни один из крупных мостов не пострадал от налетов авиации, иначе до Москвы мы бы не добрались.
Медленно, но мы всё же двигались вперед. Однако не все из впереди идущих эшелонов дошли до Москвы: внизу под откосом железнодорожной насыпи лежали разбитые и обгоревшие вагоны и цистерны. На полпути наш эшелон вдруг надолго остановился, уже не из-за налетов вражеской авиации, а по другой причине: на паровозе кончились вода и топливо. Пассажиры эшелона высыпали из вагонов и выстроились цепочкой до какого-то болотца и оттуда из рук в руки передавали на паровоз ведра с водой. Таким же способом были переданы на паровоз и обнаруженные где-то поблизости дрова.
В Москве наш вагон долго возили по Окружной железной дороге. Когда стало темнеть, в небо поднялись аэростаты воздушного заграждения, а потом всю ночь, где-то рядом, грохотали зенитки, и в черном небе были видны разрывы снарядов – там, в вышине гудели своими моторами немецкие самолеты.
На другой день, рано утром, уже другой эшелон, к которому был прицеплен наш вагон, отправился на Рязань и дальше на восток.
Как мне показалось, мои рассказы произвели на Валю большое впечатление. Он сказал, я это хорошо запомнил, что всё это надо сохранить в памяти, а лучше – записать, записать для тех, кто вырастет после нас. Еще Валя сказал, что когда-нибудь он напишет книгу о Калуге и то, о чём я ему рассказал, ему может пригодиться. Тогда я не последовал совету Вали, и свой рассказ не записал, сделал это теперь, в этих воспоминаниях.
За разговорами мы забыли о том, что уже давно наступила ночь, и заснули только под утро. Разбудил нас приход с дежурства моей мамы. Она тут же набросилась на Валю с расспросами, и, слушая его ответы, эмоционально «охала» и «ахала».
После дежурства маме надо было отдохнуть, а мы – скорее в город, я должен показать Вале военную Калугу. Выходим к Свято-Георгиевскому собору. В нём Валя раньше не был, и я предлагаю зайти внутрь. Подымаемся по широкой лестнице на второй этаж. Внутри храма тихо и прохладно. Мы рассматриваем старинные иконы (в соборе находилась главная святыня Калужской земли – чудотворная икона Калужской Божией Матери) и шёпотом обмениваемся впечатлениями. Женщины в черных платках крестятся и ставят свечки у икон, передают священнику записочки с именами убиенных на поле брани, чтобы помянули их в молитвах за упокой. Мы смотрим на этих женщин, потерявших близких на войне, и нас охватывает чувство скорби. Примолкнув, мы выходим из церкви и идем к Театральной площади.
Наш уютный с замечательной акустикой театр, один из старейших в России «храмов Талии и Мельпомены», был сожжён немцами при отступлении из Калуги,его развалины были видны из окна нашей квартиры. В нём играли такие знаменитости, как М.С.Щепкин, П.М.Садовский, В.Ф. Комиссаржевская, в апреле 1914 г. в нём выступал с чтением своих стихов Владимир Маяковский. Кажется, совсем недавно мы были в театре на «Мещанине во дворянстве» Мольера, и вот перед нами развалины. В 1958 году на месте этих развалин разобьют сквер, а в нём установят памятник К. Э. Циолковскому. Теперешняя молодежь, наверное, и не знает, что тут когда-то стоял замечательный театр.
От развалин театра по улице Кирова идем к базару. На базаре шумно, но теперь там совсем другой люд. Крестьян почти не видно, всего несколько телег, а возле них, вместо бородатых мужиков, бабы да седые старики. Торгуют больше горожане, кто чем: яичным порошком, американскими консервами, пайкой хлеба, но преимущественно барахлом. Инвалид, в выгоревшей гимнастерке со следами от погон, зазывает сыграть в «три листа» – это дедушка теперешних напёрсточников (прадедушку можно найти в произведениях писателя О’Генри).
Стоявшая на базарной площади водонапорная башня тоже взорвана. Напротив базара по улице Кирова – развалины домов, сюда упали бомбы при бомбежке города 4 октября 1941 года.
Предлагаю Вале посмотреть немецкий танк на улице Степана Разина, подбитый в боях при освобождении Калуги. С улицы Кирова, у пожарной каланчи (теперь её нет - снесли за ненадобностью), сворачиваем на улицу Степана Разина. Вот и танк. Всё, что можно было с него снять, давно уже снято, остался один остов, который уберут уже после окончания войны.
Улица Степана Разина круто спускается вниз к Оке. Показав на этот спуск, рассказываю Вале, что, когда наши войска освободили Калугу, тут лежало много замерзших трупов немецких солдат, и мальчишки на этих трупах, как на салазках, съезжали вниз с горы. Об этом я слышал в техникуме от своих однокурсников. Рассказ Валю поразил.
На улицу Салтыкова-Щедрина, где было больше всего разрушений – там при освобождении Калуги шли самые горячие бои – решили не ходить. Лучше - на улицу Пролетарскую, на улицу нашего детства. После моего возвращения в Калугу тут ничего не изменилось.
Наш дом по-прежнему выглядел чужим и неприветливым, а двор – пустым и унылым. Неубранные развалины дома, в котором до войны жили Шеленговские и Чудовы, придавали двору еще более тоскливый вид.
Снова, как и много лет назад,
Захожу в знакомый двор и сад.
Двор пустой. И никого в саду.
Как же я товарищей найду.
Никого…
Из прежних жильцов, кроме Матвеевых, никого не осталось. Гусаровы, по возвращении из эвакуации, осели в Малоярославце. Старшие Шеленговские погибли при бомбежке. Мишка-Кукарача воевал в морской авиации где-то на севере (при встрече с ним после войны он рассказывал, как самолет, на котором он был стрелком-радистом, немцы сбили над морем, и, пока не пришло спасение, он долго болтался в холодной воде). Младшие Шеленговские были разбросаны по детским домам. Ну, а Лёсик Чудов погиб на фронте, а старший Чудов, дед Лёсика, умер. Куда подевались родители Лёсика, я уже не помню.
Ушли мы в угнетенном состоянии и долго молчали. Возвращения в детство не получилось.
Свободное копирование
