Как часто бывает в таких случаях, встреча произошла неожиданно. Я был дома один, мама находилась на ночном дежурстве, а бабушка Клаша с внуками уехала «на кормление» в деревню к родственникам отца. Слышу стук в дверь, открываю – Валя! Не можем сдержать радостных эмоций. Внимательно всматриваемся друг в друга. А мы ведь здорово изменились: теперь мы не те мальчишки, какими были три года назад, теперь мы почти юноши – нам уже по 16 лет. Валя в очках, худ, почти не вырос, но всё тот же: так же, как и раньше, щурится, и улыбка, и жесты прежние, довоенные. И манера вести разговор не изменилась. Так в чём же мы изменились? Наверное, в том, что мы рано повзрослели и теперь несли на себе отпечаток тех бедствий, которые наложило на нас военное лихолетье.
Но сколько можно смотреть друг на друга! Немного успокоившись, мы приступили к большому и длинному разговору, и уже лежа в постели, проговорили почти до утра. В письме ко мне от 27.03.42 г. Валя писал: «Когда встретимся, у нас рассказов хватит на полгода». Так и произошло. Валя имел, что рассказать мне о жизни в Ташкенте: о встречах с Корнеем Чуковским, Алексеем Толстым, Анной Ахматовой, другими знаменитостями (об этом периоде его жизни можно прочесть в воспоминаниях «Светлые силы»). Слушать Валю было интересно, поскольку рассказчик он был замечательный, я же был хорошим слушателем.
Вале повезло, что он оказался в Ташкенте, где, гонимая войной, собралась почти вся наша литературная элита, «золотой запас» - умы и таланты страны. Эвакуированные в Ташкент писатели и деятели культуры жили там одной колонией. Этакая большая коммунальная квартира советских времен, состоящая сплошь из интеллигентов. В то время на улицах Ташкента можно было встретить А.Ахматову, К.Чуковского, А.Н.Толстого, Ф.Раневскую, Вс.Иванова, Е.Булгакову, С.Михаэлса, В.Луговского – всех не перечислить, но лица все узнаваемые (так о жизни в ташкентской эвакуации написано в книге Натальи Громовой «Все в чужое глядят окно»). Попади Валя, как мы, в казахстанские степи, его судьба могла бы сложиться по-иному
Имена корифеев от литературы, с которыми Валю свела жизнь, и о которых он мне рассказывал, таких как Корней Чуковский, Алексей Толстой, Лев Квитко (член Еврейского антифашистского комитета, арестованный по ложному обвинению и расстрелянный в 1952 году, как и другие члены этого комитета), и некоторых других, были мне знакомы, а вот имя Анны Ахматовой, сыгравшей в жизни Вали столь же значительную роль, как и Корней Чуковский, мне ничего не говорило. В 1991 году Валя написал о ней:
О счастье – на рассвете юных дней
Смешить Ахматову, смеяться вместе с ней!
В 1944 году Ахматову я еще не знал и с её творчеством знаком не был. Не знал я не только Ахматову, но и Гумилёва, Пастернака, Мандельштама и многих других поэтов, как символистов, так и акмеистов, с творчеством которых Валя был уже хорошо знаком. Я читал тогда совсем других авторов. Заведующая техникумовской библиотекой, интеллигентная старушка, имела свои пристрастия в поэзии и, признав во мне серьезного читателя, давала мне книги из своего, как она говорила, заветного шкафчика. Это были стихи Гейне, Шиллера, Байрона, Беранже, а из русских авторов – Аполлона Майкова, Фета, Надсона, Апухтина, и ничего из более поздних или современных поэтов. Так что, к примеру, стихи Сергея Есенина, считавшегося упадочническим поэтом, приходилось искать у однокурсников. Предполагаю, что произведений Есенина, да и Ахматовой, в библиотеке не имелось, а если они и имелись, то студентам их читать не давали.
Понравившиеся стихи я переписывал в заветную тетрадь (кстати, и Валя так делал); например, из Апухтина:
Когда будете, дети, студентами,
Не ломайте голов над моментами,
Над Гамлетами, Лирами, Кентами,
Над царями и президентами,
Над морями и континентами… и т. д.
Это стихотворение я читал наизусть своим однокурсникам, и оно им тоже нравилось.
Так что, Ахматову я тогда еще не знал, вторично, после рассказа Вали, услышал о ней из известного постановления ЦК ВКП(б).
Валя рассказывал, а я засыпал его вопросами. Говорили и о нашем будущем. Как мне помнится, Валя говорил, что, если ему суждено стать литератором, то на одной поэзии он не замкнется. Он видит себя не только поэтом, но и прозаиком, и уже давно накапливает материалы для своих будущих книг (полагаю, что он имел в виду свои дневниковые записи).
У меня тоже было о чём рассказать Вале. Я пережил первые бомбежки Калуги, да и наше бегство из города было по-своему интересным. За давностью лет не могу вспомнить определенно, что я ему рассказывал в первый день нашей встречи, а что – позже.
Первая большая бомбежка Калуги случилась 4 октября 1941 года. Я и Соня Гусарова учились в школе № 5 (бывшая казенная женская гимназия), находившейся на улице Дзержинского. В тот день, как обычно, шли занятия. Мы не услышали сигнала о налете. Возможно, его и не было. Поэтому, когда началась бомбежка, мы все сидели за партами. Окна нашего 6-го «В» класса выходили на ту сторону, где упали бомбы, а упали они совсем близко. Взрывной волной выбило все стекла.
Тот момент я и теперь помню так ясно, словно это было вчера. Я помню, как оконная рама и куски стекол медленно-медленно начали вываливаться из проема и также неторопливо стали падать внутрь класса на головы учеников. Я запомнил даже конфигурацию чуть ли не каждого падавшего вниз осколка стекла, траекторию его движения, а ведь всё это длилось одно мгновение, мгновение же было воспринято как длившееся, по крайней мере, несколько секунд.
Через много лет в журнале «Наука и жизнь» я прочитал статью о необыкновенной способности человеческой психики воспринимать происходящие в экстремальной ситуации явления в замедленном темпе. Автор статьи приглашал читателей сообщить ему через журнал о таких случаях, и я собирался написать о своем случае, но, к сожалению, так и не написал. Разгадала ли наука эту загадку? А вот как я и другие ученики класса очутились на полу, не помню. Никто серьезно не пострадал. Учительница вывела нас в подвал, где собралась вся школа, и где нас долго держали, ждали, когда из домов, в которые попали бомбы, вывезут убитых и раненых.
Весь квартал, в котором находилась школа, был оцеплен. Прибежавшие к кварталу мамы и другие родственники учеников, среди них моя мама и Софья Сергеевна Гусарова, ждали снятия оцепления, находясь в шоковом состоянии, поскольку кто-то распространил слух, что одна из бомб попала в школу. Когда я и Соня вышли из школы, то сразу же попали в объятья моей мамы и Софьи Сергеевны.
Как я потом узнал, в результате этого налета было разрушено 10 домов, ранено 58 и убито 43 человека. Среди погибших была и сестра моего отца, тетя Лиза, ставшая первой жертвой войны из числа нашей родни. Вместе с детским садом, которым тетя Лиза заведовала, в этот день она должна была эвакуироваться, и перед дальней дорогой решила свести внука Юру в парикмахерскую, где её и застал налет. Взрывом бомбы тете Лизе оторвало ноги, и она умерла от потери крови, а у находившегося рядом с ней Юры не было ни одной царапины.
В этот день занятия в школе для меня надолго закончились. Возобновятся они за тысячи километров от Калуги - в Казахстане…
Свободное копирование
